Бог из глины

Соколов Иннокентий Дмитриевич

Сережка протянул пузырек деду. Старик печально улыбнулся и покачал головой.

— Нет, тезка, теперь он твой. Я думаю, что будет лучше, если ты запрячешь его в какой-нибудь тайничок. Я не сомневаюсь, что у тебя на примете есть укромное местечко. Не хватало, чтобы бабушка увидела, чем играется ее внук…

Дед хитро подмигнул внуку. Сережка нерешительно спрятал пузырек в карман.

— Отец дал мне этот яд перед смертью и попросил о небольшой услуге. Он хотел, чтобы на похоронах, перед тем, как забьют гроб, я незаметно положил ему в рот несколько горошин Белого Блума. Я не знаю, по какой причине, но больше всего на свете, отец

боялся быть похороненным заживо. Он не хотел очнуться в темном гробу, глубоко под землей. Поэтому и дал мне яд…

Сергей с ужасом посмотрел на дедушку, и встретил спокойный, безмятежный взгляд. Дед улыбался. В его голубых глазах вспыхивали и тухли искорки, отблески заходящего летнего солнца в обычный летний день.

— Это осталось между нами. Тайна, которую знали только я и он. Эти несколько горошин связали нас крепкой нитью. Сильнее чем родственные узы. Сильнее чем любовь или ненависть. Каждый раз, когда отец подмигивал мне, я улыбался в ответ, не обращая внимания на удивленные глаза матери. Это было между нами. И, к сожалению осталось. Надолго, может быть навсегда. Маленький флакончик оказался сильнее жизни и сильнее смерти. Я никогда особо не ладил с отцом. У него был довольно скверный характер, но после нашего с ним разговора мы подружились. Даже нет, не подружились — сроднились. Иногда мне даже кажется, что отец прожил много больше, чем ему было отмерено, именно благодаря надежде, что когда придет время, я сделаю то, что обещал.

Сережка сидел рядом с дедом, чувствуя, как в нем рождается какое-то странное ощущение, словно он был причастен к чему-то великому, манящему, и в то же время отвратительному.

— Я до сих пор помню все до мелочей. Странно, иногда я забываю, какой нынче год на дворе, но точно помню, что в день похорон у мамы был черный платок, с золотистой бахромой. Я на всю жизнь запомнил рисунок на платке. Бывает так, что не можешь вспомнить что-то важное для себя, но память услужливо выдает всякие ничего не значащие мелочи, абсолютно не нужные. Стоял жаркий сентябрь. Гроб оставили в зале, на двух деревянных скамейках. Люди столпились вокруг, прощаясь с отцом. Я стоял рядом с бабушкой, и слышал, как она тихонько плачет. В кармане лежал пузырек с ядом. Нужно было улучить момент и незаметно вложить белую горошинку прямиком в рот. Я терпеливо ждал, пока в комнате никого не останется.

Дед тяжело вздохнул, переживая.

— Наконец, все ушли. Я на цыпочках подошел к гробу. Отец лежал на спине. Я стоял, чувствуя, как колотится сердце. Мне почему-то казалось, что если я подойду ближе, он схватит меня пожелтевшей рукой, чтобы затащить к себе в гроб. Смерть не красит человека, отец не был исключением. Острый подбородок смотрел вверх. Губы посинели и раздулись. Он был мертв. Я осторожно достал пузырек. Пора было выполнить обещание. Я наклонился над отцом, раздумывая каким образом положить яд ему в рот. Мне совершенно не хотелось прикасаться к лицу покойного. И тогда это произошло.

Сережка слушал дедушку, не веря своим ушам. Старик продолжал рассказывать кошмарные подробности своего детства, словно не замечая детский страх.

— Я много думал над тем, что произошло тогда. Скорее всего, просто из-за сильной жары тело начало разлагаться быстрее, чем мы думали, выделяя газы. А может быть, я нечаянно толкнул гроб — не знаю, но рука отца, которая лежала на груди, откинулась и упала с мертвым, деревянным стуком. По комнате пронесся тихий шепот. Сейчас-то я понимаю,

что это просто газы выходили из раздувшегося тела, но тогда…

Я пообещал своему отцу, что сделаю все возможное. И обманул…

Сережка опустил голову, чувствуя, что еще немного и окончательно свихнется. Ему стало страшно, очень страшно…

Дед продолжал, не сводя с него насмешливого взгляда:

— В последний момент я испугался. Можно даже сказать — просто струсил. Но, думаю, на моем месте струсил бы любой. У меня было время выполнить свое обещание, но я стоял как вкопанный, сжимая в руках заветный флакончик. А потом было уже поздно. К дому подъехал автобус, и отца отвезли на кладбище. Последнее, что мне запомнилось в тот день — звук молотков, которыми забивали длинные гвозди в сосновую крышку гроба. И еще легкий стук, словно кто-то там, в гробу, пристукивал в такт молоткам. Я слушал, как забивают гроб, сжимая в руке бесполезный яд. Пузырек с горошинами, которым не нашлось применения. Я слушал, как отец пытается достучаться до своих могильщиков. Я слушал тихий стук, — он остался в моей памяти навсегда. Я слышал его, когда опускали гроб, слышал, когда рабочие забрасывали яму, слышал, когда люди тихонько расходились с кладбища. И я слышал его каждую ночь. Тихий стук. Словно костяшки, легонько бьют по дереву. Тук-тук. Привет…

Дедушка вздохнул. День подошел к концу. Тень старой шелковицы протянулась до скамейки, на которой сидели они. Дед и внук. Сережка вжал голову в плечи, еще не зная, что через месяц будет стоять на кладбище, сжимая мамину ладошку, и смотреть, как хоронят его дедушку.

— Я и сейчас, иногда, слышу этот стук, когда ложусь спать, и лежу без сна. Вот и все, что я хотел тебе рассказать — дед посмотрел на внука тяжелым взглядом — а теперь пообещай мне, что когда придет время, ты выполнишь мою просьбу.

Сережка сжал дедушкину руку, и печально улыбнулся:

— Белый Блум…

— Белый Бум — эхом отозвался дедушка, и кивнул головой…

Так и закончилось беззаботное Сережкино лето, вместе с которым ушло детство. И в этот жаркий сентябрьский день он собирался выполнить обещание. Дома, он так и не смог улучить минутку, чтобы сделать то, что должен. Именно поэтому, сейчас Сережка стоял у гроба.

Он стоял, не решаясь признаться самому себе, что боится. Боится дедушки, боится, что кто-нибудь из присутствующих увидит, чем он занимается…

(Ну, посмотри сам, он мертв — зачем тебе выполнять дурацкую прихоть покойника?)

Сережка тоскливо оглянулся — времени не оставалось. Сейчас забьют крышку, и гроб опустят в яму…

(Кто-то там, в гробу, пристукивал в такт молоткам…)

Сережка стоял, чувствуя, как сердце пытается выпрыгнуть из груди. В висках застучало. Мальчик ощутил, как белая пелена мягко обволакивает разум, пытаясь вырвать его из оков реальности. Белая пелена. Легкий шелест.

Темнота, легкий скрип, и лапы, царапающие пол острыми когтями. И голос:

— Сережа, Сереженькааааааааа…

Рот существа забит глиной. Оно жует ее. Оно всегда жует глину.

Нет! Не сейчас. Слово. Одно единственное слово — Блум!

Сережка вздрогнул. Белый Блум! Таблетки уже лежали в ладони — он выполнит обещание. Оглянувшись, Сережка подошел к дедушке, и наклонился, делая вид, что обнимает покойника. Восковая кукла в гробу имела отдаленное сходство с дедушкой, который умел зажигать спичку одной рукой и выпускать изо рта такие огромные, красивые кольца дыма.