Бог из глины
Шрифт:
(Стоит только захотеть, малыш…)
Сергей обогнул кучу тряпья, и наткнулся на очередную фанерную перегородку. Это-то здесь зачем? Он прошел вдоль перегородки, ощупывая фанеру, пытаясь найти проход. Ногти прошлись по гладкой, покрытой толстым слоем пыли поверхности, и зацепились за щель в щите. Есть…
Сергей нащупал дверь. Вперед малыш.
Он толкнул дверь, и время приняло его в свои сладкие объятия…
Голоса, тысячи голосов — они шептали, перекрывая друг друга, то, ослабевали до еле слышимого шепота, то, становились подобными грому. Голоса то перебивали друг друга, то звучали в унисон, рассказывая что-то невероятно интересное, то, что должен
Когда глаза привыкли к темноте, он увидел множество предметов. Кусочки прошлого, запертые на чердаке, они только поджидали, когда Сергей прикоснется к ним рукой, погладит пыльную поверхность, услышит отзвук давно ушедших дней. Подобно старому омшанику, чердак хранил сотни тысяч сокровищ, но если там к ним можно было, прикоснуться в любой момент, то здесь, старые вещи, запертые в темноте, долгие годы ожидали, когда отворится фанерная дверь, и усталый путник, сможет, наконец, узреть все то, что находилось в темной комнате, принеся частицу себя, чтобы получить взамен немного счастья.
Голоса стихли. Остались только вещи, которые ждали.
Вот старый приемник. Когда-то солнце играло на хромированной решетке, и верньеры светились ровным светом, сочный ровный звук лился из боковых динамиков. Это было волшебное время, и приемник источал волшебство. Сейчас он превратился в покрытый пылью ящик, но кто знает, возможно, немного волшебства осталось и сейчас. Сергей коснулся лакированной поверхности.
Маленькая искорка прошла между кончиками пальцев и корпусом приемника. Что-то щелкнуло внутри прибора, и приборная панель на мгновение вспыхнула зеленоватым светом. Сергей отпрянул, сердце заколотилось как бешенное. Приемник зашипел, и Сергей был готов поклясться, что сквозь шипенье проскакивают звуки какой-то старой песни.
И тут же все стихло. Сергей стоял в темноте, и уговаривал сам себя — ничего страшного малыш, просто показалось…
Конечно, не было ничего — ни вспышки, ни музыки. Просто нервы, измученные ожиданием не выдержали, и в голову полезла разная дрянь, хотя возможно, причиной всему могли стать какие-нибудь блуждающие токи.
Сергей ухмыльнулся в темноте.
(Ну-ну, парень, это ты так пытаешься успокоить самого себя? Тогда уже лучше придумай какую-нибудь глупость, вроде статического электричества, или чего еще попроще…)
Сергей присел на корточки, и вновь коснулся приемника. Ничего не произошло. Просто старый покрытый пылью ящик, в нем томятся пересохшие конденсаторы, треснутые радиолампы, и провода, у которых мыши уже давно съели всю изоляцию.
Что-то кольнуло пальцы, и Сергей, как ужаленный одернул руку.
Полегче, юноша, полегче… Сохрани толику уважения к старому приемнику. Кто знает, что там под лакированной поверхностью. Быть может, старик еще на что-нибудь сгодится?
Быть может…
Сергей приподнялся. Вещи (их было много здесь) звали. Пыль, словно благородная седина, покрывала их, добавляла годов, но если стереть ее нервными касаниями пальцев, время, заключенное в этих вещах оживет, и если хорошо захотеть (очень хорошо, малыш!) то все возможно на этом чердаке. Давай же не терять драгоценные секунды, и пока твоя благоверная гостит у любимой мамочки (а там кто его знает, чем на самом деле занимается эта толстая дуреха) самое время пройтись по комнатам чердака, отыскивая истину, которая где-то рядом, покрыта пылью и паутиной, и ждет
Помимо приемника в комнате было много разных чудес.
Продолговатый цилиндр, в десяток сантиметров высотой, изнутри покрытый алым бархатом, с фигурным вырезом впереди. Тонкий стальной шпиль торчит из середины. Хей, малыш, кто сейчас знает, что это такое? Этот цилиндр некогда был заполнен толстыми граммофонными пластинками, сейчас же их осталось всего несколько штук. Голоса, записанные на пластинке — голоса из прошлого. Стоит только поставить ее, и они оживут, принесут частицу своего времени.
Кресло-качалка. Боже, как оно попало сюда? Ему бы стоять сейчас на веранде, чтобы можно было теплым летним деньком покачиваться в нем, отдыхая после тяжелого дня, рядом в граммофоне пусть крутится любимая пластинка, а из кухни пахнет вкусным ужином, что приготовила любимая женушка.
Старый телевизор с экраном, чуть больше ладони. Когда-то к нему прилагалась большая линза, которая заливалась водой. Соседи приходили на телевизор, как на день рождения, семьями, и испеченный пирог был непременным атрибутом посиделок.
Это было недавно, это было давно…
(Старые вещи, у кого повернется язык назвать их старым хламом? Вещи, они иногда живут дольше, чем люди. И когда хозяева уходят, они остаются в темном одиночестве, страдая от невозможности повернуть время вспять. Им страшно и одиноко. И они зовут, просят… Их голоса достаточно сильны, чтобы достучаться до сердца человека, который этого действительно хочет…)
Вещи, они были вокруг. Они вобрали в себя время. Они сами были временем, они выжидали, затаившись во тьме, чтобы принять к себе, в свой круг.
Сергей закрыл глаза, раскинул руки. И темнота обступила его. Она была пуста и безвидна. И не было ничего дороже ее.
Он стоял во тьме, и вещи вновь зашептали о том, как было прекрасно тогда, когда солнце было ярче, звуки чище, запахи сильнее, и жизнь была наполнена другим смыслом, и само время было другим.
Оно было проще, честнее…
Время звало, просило. Секунды стали замедляться, истончаясь как воск свечи, чтобы застыть прозрачными слезинками на щеках. Время стонало, звало, плакало.
Затем оно остановилось. На миг смолкли голоса, звуки, пропали запахи. Время остановилось, а затем обратилось вспять, пошло в обратную сторону, забирая с собой неосторожного путника.
Сергей застыл, чувствуя, как погружается в прошлое.
Счастливые мгновения детства. Весна, что окружает ласковым веянием ветерка, и ожиданием чуда. Лето, встречающее теплом и радостью каждого прожитого дня. Утро, когда ты вскакиваешь с постели и несешься вниз, пропуская ступени, заносишься в кухню маленьким смерчем, разбрызгивая вокруг капли детского счастья. Бабушка уже приготовила завтрак. Когда тебе нет и десяти — все вокруг кажется пропитанным волшебством. Волшебство во всем — в стенах дома, в первых утренних лучах солнца, что пробиваются сквозь ставни, в отражении зеркал, даже в пыли, которую бабушка каждое утро вытирает мягкой фланелью. Запахи, тысячи запахов… Они во всем. Ты слышишь запах краски на заборе. И, пускай она уже наполовину облезла, свисает неопрятными зеленоватыми лохмотьями, ты все равно слышишь ее, и запах сырости, что ложится сверху, лишь добавляет пикантности. Запах земли, нагретой солнцем, запах травы. Липа, которая цветет каждую весну — она дурманит, и тысячи бронзовок слетаются на запах, и ты ловишь их, чтобы заворожено слушать как шебуршит в спичечном коробке пойманный жук-бронзовик.