Бог из глины

Соколов Иннокентий Дмитриевич

Не было там никого (и ничего), не было и все тут.

А что касается голоса, что поселился в голове, то Сергей пришел к выводу, что это просто его собственные мысли, которые в последнее время стали более… отчетливыми, правильными.

Когда существо схватило его (вернее ему на миг представилось что так оно и есть) этот хриплый, каркающий голос зазвучал так отчетливо, будто кто-то со стороны пытался говорить прямо в уши. Голос разбросал мысли в стороны, подменил их своей змеиной сущностью. Он вещал, переполняясь самодовольством, сочась наглой уверенностью, словно его обладатель (а это, скорее всего ты сам, малыш) знал что-то такое, что не было известно никому.

Сергей

пришел в себя, обнаружив, что валяется прямо у выхода. Засохший голубиный помет неприятно царапал шею. Некоторое время Жданов лежал, пытаясь привести в порядок застоявшиеся мысли.

Последнее, что он помнил — страшная погоня, от которой он так и не сумел оторваться. Воспоминания обрывались сразу же за тем мгновением, когда существо схватило его, вернее ему показалось, что схватило.

Сергей подвигал руками и ногами. Вроде бы все в порядке. Руки на месте, ноги целы. Вот только все вокруг приобрело странные оттенки. Мир потускнел, привычные краски сменились неприятными полутонами.

И запах. Сергей потянул воздух ноздрями — какой-то странный запах. Он витал повсюду, им, казалось, была пропитана каждая щель. Запах чего-то паленого.

Этот запах был смутно знаком. Вызывал неприятные воспоминания.

Сергей покрутил головой. Этот запах обычно означал, что мир сдвинулся. А мир начинал сдвигаться после двух-трех бутылок пива. К сожалению, за пивом зачастую следовали другие напитки, покрепче…

И каждый раз, когда Сергей брел домой, нащупывая ногами путь, словно на включенном мини-автопилоте, проклятый запах паленого преследовал его всю дорогу. И лежа в постели, широко раскинув ноги и руки, чтобы непослушная кровать не смогла сбросить его на пол, слушая неприятный монотонный гул, похожий на отдаленный звук работающей турбины, он время от времени пробовал воздух, чтобы убедиться, что запах еще здесь, никуда не делся. А потом, когда гул усиливался до такой степени, что казалось еще немного, и барабанные перепонки разорвутся, и кровь толчками начнет выбегать из ушей, запах становился все противнее и злее, забирался в нос, чуть ли не царапая, заставляя морщиться в темноте спальни; Сергей вскакивал, из последних сил успевая добраться до унитаза, чтобы преклонить колени перед холодным фарфором, изливая душу, пропитанную желчью, в безразличное жерло.

И запах обретал новые оттенки, наряду с неприятным жжением в горле. Сергей вновь вцеплялся руками и ногами, изо всех сил стараясь удержаться на кровати, и шум неохотно стихал, растворяясь в полночной тиши, но запах еще долго держался в носу, пока измученный разум не проваливался в темный, без сновидений омут.

Вот и сейчас, запах упорно напоминал о себе, притом, что Сергей уже давненько не прикасался к спиртному. С того самого момента, как раскрыл глаза, однажды зимним утром, и первое, что услышал, было тихое пиканье кардиографа. Потом были недели реабилитации. Бедные косточки — они срастались с трудом. Левая нога срослась неправильно — врачам пришлось снова ломать кость. Еще боль — она надолго стала непременной спутницей. Было больно ходить, лежать, даже дышать. Каждый вздох отдавался острой болью, словно кто-то стоял над ним, вонзая острое шило под ребра, каждый раз, когда грудь судорожно поднималась.

Это оказалось достаточным стимулом для того, чтобы больше не попадаться. Выпитое спиртное притупило внимание, и, заглядевшись на звезды, Сережка угодил прямо в расставленную ловушку. Голодное жерло колодца с радостью приняло в свои объятия, и Новогодняя ночь, проведенная в бесплодных попытках выкарабкаться из всего этого дерьма, как ничто другое способствовало тому, что он теперь даже и думать забыл о выпивке.

Боже,

сколько времени уже прошло! Сергей давно позабыл ощущение неземной тоски, когда мир сдвигался, и что-то потустороннее касалось души ледяными пальцами, и откуда-то приходило понимание чего-то важного, пускай оно рассеивалось как дым рано поутру.

Сергей поднял голову, с трудом, словно после приличной попойки, поднялся на ноги. Он стоял, покачиваясь, а в его глазах плескалось веселое безумие. Он перевел взгляд с покрытых голубиным дерьмом полок, на светлый прямоугольник дверного проема, обернулся, отметив зовущую темноту, с противоположной стороны. Темнота звала, так же, как звал струящийся, переливающийся тысячами золотых искорок пыли, свет.

Свет или тьма — выбор за тобой, малыш.

Сергей потянулся к свету. Тьма неохотно уступила, хотя кто знает, возможно, она уже просто получила, что хотела, и теперь расставание стало для нее лишь пустой забавой (ты еще вернешься малыш, я обещаю, с головой окунешься в спасительную муть чердака, ведь здесь еще так много разных чудес, мимо которых ты прошел, так и не удосужившись взглянуть); тьма всегда уступает свету, чтобы потом, набравшись сил, вернуть свое.

Он вывалился наружу, рассматривая землю, до которой было почти десяток метров. Расстояние, которое можно преодолевать, натужно пыхтя, сопя от усердия, считая перекладины, цепляясь руками в прогнившее дерево лестницы, а можно просто перелететь одним махом, широко раскинув руки, от которых в полете будет не больше пользы, чем от простого школьного ранца, при прыжке с самолета.

(Вся разница только в направлении движения, парень. Спускаться всегда легче, чем подниматься, да и намного приятнее. Прекрасное ощущение полета, пускай и краткое, как миг между двумя взмахами ресниц, но поверь, оно того стоит!)

В последний момент, Сергей схватился за косяк, и замер, дрожа от волнения и испуга.

(Черт, да что происходит с тобой, парень — ты только что чуть не вылетел из проема. Еще немного, и ты бы шлепнулся вниз мешком дерьма!)

Осторожно, стараясь не делать лишних движений (голова кружилась, и к запаху паленого добавились рвотные позывы, — ну совсем как в старые добрые времена!), Сергей выглянул наружу.

Действительно высоко. Когда Сергей забирался на чердак, как-то не хотелось думать о том, как он будет спускаться. Злость и азарт полностью захватили его, и теперь, когда путь вниз был заказан, остались легкое сожаление и раздражение собственной дуростью и упрямством.

(Ну и как ты теперь собираешься спускаться, крошка-Сергей?)

Сергей улыбнулся. Что-то произошло под выцветшей от солнца шиферной крышей, что-то изменилось в мироощущении маленького человечка, что барахтался в сумерках, не зная где выход из того кошмара, начало которого ознаменовалось победным скрипом старой дверки шкафа, невесть каким образом попавшей на чердак. Это что-то придавало странный горелый аромат всему, что окружало Сергей, это поселилось маленьким зернышком где-то в глубине сознания, чтобы в один прекрасный момент прорасти, полностью показав свою сущность.

И именно это что-то подсказывало ему, что нет ничего неосуществимого, нет ничего, что бы он не смог преодолеть.

(Как я собираюсь спуститься на грешную землю?)

Это что-то вполне могло быть отголоском его прежнего "Я", когда не было всех этих ненужных проблем и забот, и любимая женушка не допекала своей непроходимой тупостью, становясь в позу каждый раз, когда что-нибудь шло не так, как привыкли ее маленькие, похожие на половинки грецкого ореха, мозги.

(Как я собираюсь, мать твою, спуститься на эту гребаную землю!!?)