Бог Кальмар

Поллотта Ник

– Возможно, вы не понимаете, что именно мы предлагаем, – возразила она, скрестив руки под пышной грудью. – После всеочищающей кровавой бани, с удалением нежелательных, на земле воцарится мир и покой. Как же далеко могли бы продвинуться наука и искусство с исчезновением политиков и бюрократов!

– С удалением нежелательных, – повторил профессор, и слова эти вызывали такую же горечь, как послевкусие от того оглушающего наркотика. Эта фраза заставила Эйнштейна мысленно вернуться к дутарианской табличке из его музея, и он содрогнулся. – Никогда! Я ни за что не соглашусь!

– О,

но вас никогда и не причисляли к ним! – воскликнула женщина, явно неверно истолковав его реакцию. – Человека с вашими знаниями и способностями? Мы безмерно восхищаемся вами. Собственно, именно поэтому... – Тут женщина буквально прикусила язык, и Эйнштейн понял, что он только что мог получить какие-то важные сведения.

– Все равно, не заинтересован, – ровным тоном заявил профессор.

Положив ладони на широкие бедра, женщина наклонила голову, словно размышляя, а затем подняла ее, явно приняв решение.

– Кроме неограниченных финансов, власти, славы и свободы заниматься своими исследованиями, – невозмутимым тоном продолжила она, – предложение включает... меня!

И, вихрем взметнув свой балахон, женщина сбросила развевающуюся накидку и бесстыдно предстала перед связанным мужчиной в той одежде, в которой он видел ее в ресторане. Только без вуали. Эйнштейн был не только профессором, но и мужчиной, и ослепительная красота женщины произвела на него сильное впечатление. Прекрасное лицо с классическими чертами; гладкая кожа без каких-либо изъянов, кроме пары ямочек на щеках; голубые как Эгейское море глаза и сочные, как у шотландской толстушки, губы.

Профессор, не веря своим глазам, наблюдал за тем, как женщина медленно приподняла подол юбки и дразняще приоткрыла приятной формы лодыжку. А затем она покачала ею!

Вот нахалка! Порядочный викторианский джентльмен, проф. Эйнштейн почувствовал, как у него пересохло во рту от столь откровенно сексуальной картины. Он п-почти в-видел ногу!

Отпустив подол, ее пальцы теперь медленно расстегивали пуговицы на блузке, открывая на целый дюйм роскошную ложбинку.

Отчаянно стараясь не клюнуть на приманку плоти, профессор попытался занять голову алгебраическими уравнениями и логарифмами. Эвклид, спаси сего смертного бедолагу!

Отбросив длинные светло-каштановые локоны за безупречное белое плечо, чувственная искусительница наклонилась поближе к обливающемуся потом мужчине.

– Я также прочла многие из запретных трудов на тему интимных отношений мужчины и женщины, – жарко промурлыкала она ему в самое ухо. – Таких, как тибетская «Книга Любви».

Тут уж Эйнштейн никак не смог помешать математическим уравнениям внезапно превратиться в геометрические расчеты из области прямых и сфер.

– Любимое мое произведение – это «Камасутра», – разоткровенничалась она, проводя по алым губам розовым кончиком языка. – Мне исключительно нравится поза номер 37.

Обливаясь потом и сдерживаясь из последних сил, профессор попытался думать о дорогой покойной матушке и уплате налогов. Поза номер 37. Да, хороша... Почти ничуть не хуже предпочитаемой им лично– номер 52.

– Хотя

я лично предпочитаю номер 52, – похотливо хихикнула соблазнительная блудница, медленно проводя изящной рукой по виткам обматывающей бедро профессора веревки. – В моей персональной коллекции есть также десяток японских «Дневников из спальни» [18] .

18

Pillow Books (англ.) – записи, хранимые в спальне. (прим. ред.).

Он с трудом сглотнул.

– Они, знаете ли, иллюстрированные, – добавила она, толкая вперед торс и глубоко дыша, с поразительными результатами.

Внезапное натяжение его нижнего белья уведомило профессора, что, если он срочно что-нибудь не предпримет, то его предаст собственное тело. Эйнштейн был человек науки, но при этом нормальный полнокровный мужчина. В его распоряжении оставалось лишь одно оборонительное оружие, имевшее хоть какие-то шансы на успех, и это оружие требовалось немедленно пустить в ход! Закрыв глаза на прекрасное видение, проф. Эйнштейн выровнял дыхание и сделался совершенно неподвижен.

Женщина поначалу подумала, что Эйнштейн поддался ее чарам. Но так как ничего не происходило, она начала гадать, уж не прихватило ли сердце у ее далеко не молодого пленника. Приложив ухо к его груди, она услышала не только ровную работу сердца, но и какое-то слабое гудение. Ей потребовалось всего несколько мгновений, чтобы понять, что это такое. С разъяренным возгласом она отвесила пленнику оплеуху и, кипя негодованием, порывисто вышла из спальни, с грохотом захлопнув за собой дверь.

– Ну как, Иоланда? Он еще не заговорил? – спросил прислонившийся к стене коридора дюжий малый, занятый чисткой ногтей. На нем был белый наряд медика, а на полу рядом с ним стоял небольшой хирургический саквояж.

– Нет, Адольф, не заговорил, – раздраженно ответила женщина, застегивая блузку. – И по-моему, не заговорит. Этот английский дурачок стал петь «Боже, храни королеву».

– Проклятье, – пробормотал Адольф, убирая нож, которым чистил ногти. – Именно этого-то мы и боялись! Наши работодатели будут крайне раздосадованы.

– А они заплатили нам целое состояние за то, что хотят получить, – пробормотала она, поправляя накрахмаленный воротничок. – Целое состояние!

Адольф с надеждой поглядел на закрытую дверь.

– Тогда, полагаю, это означает, что мы должны... – он выжидающе оставил фразу незаконченной.

Поправляя растрепанные волосы, Иоланда тряхнула головой и посмотрела на брата в упор горящим ненавистью взглядом.

– Сделай это, – бросила она. – Все это. Все, до конца!

– Превосходно, – промурлыкал Адольф, подхватывая медицинский саквояж. – Хочешь посмотреть?

Подвинув кресло, Иоланда тяжело опустилась на сиденье и помассировала лодыжку.

– Я не в том настроении, чтобы развлекаться, – устало произнесла она. – Он моя первая неудача, и я по-настоящему расстроена. Но ты повеселись.