«Бог, король и дамы!»
Шрифт:
— С тобой тоже?
— Ну, я же не совсем бессовестный! — возмутился Жорж-Мишель. — Сейчас она влюблена в Гиза. Но, думаю, к твоему приезду Генрих окажется в прошлом.
— Удрать бы куда-нибудь подвиги совершать, — с тоской протянул Беарнец. — С маврами воевать… или с алжирскими пиратами…
— Что ты сказал, Анри? Повтори, — замирающим голосом проговорил Жорж-Мишель. — С маврами?
Наваррский отмахнулся:
— Да ладно, Жорж, я же знаю, что нельзя. Но помечтать то можно? То матушка, то опекун… не хватало еще чтобы тыпроповеди о долге принца читал.
— Да ты… — его сиятельство не находил
— Это опять — к Колиньи, — с сожалением сообщил Генрих де Бурбон. — Если, конечно, тебе очень надо. Я провожу, только дальше ты сам, ладно? А то если я сегодня вторично его увижу, мне целый месяц не захочется спускаться с гор, а там сейчас холодно… очень…
— Ничего, — бодро утешил кузена шевалье Жорж-Мишель, — как только женишься, сразу станешь совершеннолетним.
И все-таки, какую бы уверенность не питал граф де Лош, при виде адмирала она поколебалась. Заслышав вопрос молодого человека об Александре де Бретей, несгибаемый протестант нахмурился и тоном, обычным в беседе наставника с нерадивыми учениками, поинтересовался, к чему его сиятельству и родному племяннику самой добродетельной из королев понадобился юноша с такой дурной репутацией.
Жорж-Мишель смутился. Неприязненный и строгий взгляд гугенота не располагал к откровенности, однако читавшаяся во взоре адмирала непреклонность доказывала, что, не узнав правду, Колиньи не станет помогать.
— Господин адмирал, — заговорил шевалье, — Александр де Бретей благородный дворянин и он ни в чем не повинен. Он сын моего покойного друга. Незадолго до смерти мой друг утратил состояние, и его родственники… может быть, они не могли позаботиться о мальчике или просто не хотели, только они предпочли отправить его в пажи и даже меня не предупредили… А придворные… — Жорж-Мишель замялся. — Когда я узнал, что случилось, я взял мальчика под опеку, но он решил, что должен подвигами смыть пятно со своего имени… Я же говорю, у него благородные помыслы, как и подобает дворянину! — начал горячиться граф, все больше отчаиваясь пробить инквизиторскую непреклонность адмирала. — И вот теперь я его ищу, — уже тише докончил шевалье.
— Вот видите, молодой человек, что такое ваш католический двор, — наставительно изрек Колиньи. — Разврат, совращение невинных, безверие и цинизм! Если бы шевалье де Бретей был подданным королевы Наваррской, он получил бы достойного опекуна и был бы воспитан при дворе в духе христианской добродетели.
— Но, господин адмирал, — попытался возразить шевалье, — почему вы говорите только о протестантах? В Релингене о шевалье тоже бы позаботились…
— Так у вас в Релингене половина подданных протестанты! — отмахнулся Колиньи. — Но довольно об этом. Вы хотите, чтобы я помог вам отыскать несчастного молодого человека? Хорошо, я наведу справки. Я даже готов оказать покровительство юноше — наше учение не закрывает двери ни перед кем, а когда начнется война во Фландрии, я возьму шевалье с собой, и он получит возможность очистить свое имя от скверны.
Жорж-Мишель с удивлением поднял взгляд на протестантского вождя и адмирал неожиданно смутился. Граф де Лош сообразил, что Колиньи проболтался. Молодому человеку стало неловко. В комнате повисло напряженное молчание.
— Послушайте, граф, — неожиданно заговорил адмирал, — а вы знаете, как король Филипп хотел заточить вашу будущую жену в
Шевалье в замешательстве покачал головой.
— Как? Вам не рассказали, почему ваш покойный тесть обратился в протестантизм? — продолжал допытываться Колиньи.
— Вы ошибаетесь, господин адмирал, принц Релинген был католиком, — проговорил Жорж-Мишель.
Колиньи с сожалением пожал плечами.
— Да, молодой человек, принц Оранский был прав — у князя-архиепископа не хватило мужества следовать дорогой славы. Что ж, в таком случае яповедаю вам, что произошло в Релингене перед вашей женитьбой. Надеюсь, о замужестве вашей будущей жены и покойного дона Карлоса вы наслышаны? Прекрасно, значит, мой рассказ не займет много времени. Так вот, юноша, все просто. Релинген занимает столь выгодное положение, что вызывает зависть многих, и Габсбурги не являются исключением. Первую партию в этой игре выиграл король Филипп — он женил инфанта, эту кару Господнюю на дом испанских монархов, на наследнице Релингена. К счастью, Всевышний не пожелал добавить к венцу Филиппа еще одну жемчужину и умертвил дона Карлоса. Тогда испанский Навуходоносор решил завладеть Релингеном, заперев свою невестку в монастырь. Вам все еще не хочется отослать обратно свой орден?
Жорж-Мишель молчал.
— Я продолжаю, — удовлетворенно кивнул Колиньи. — Принц Релинген был истинным государем. Он заключил союз с принцем Оранским, списался со мной и Теодором де Безой и в результате сам обратился в протестантизм и приказал сделать то же самое брату. Таким образом Филипп не выиграл ровным счетом ничего. И тогда Ирод вынужден был отпустить вашу будущую жену восвояси. Однако он все же свершил злодейство. Принц Релинген был отравлен, а его младший брат в испуге поспешил вернуться в объятия римской блудницы.
Граф де Лош мысленно усмехнулся. Хотя известие об обращении в протестантизм тестя и чуть было не состоявшемся монашестве Аньес оказалось неожиданностью для молодого человека, в рассуждениях Колиньи о Филиппе II ничего нового не было. Если бы Жорж-Мишель был моложе, он непременно постарался бы оспорить утверждения адмирала об испанском дядюшке и римско-католической церкви. Однако его сиятельство давно вышел из мальчишеского возраста, помнил об обязанности посла быть осмотрительным и желал получить помощь неистового протестанта в поисках Александра. Поэтому, отбросив вопросы о причинах столь пристального внимания Колиньи к истории его семьи, граф де Лош предпочел занять свой ум чем-то, что помешало бы ему проявить несдержанность. К примеру, чтением про себя католических молитв или сочинением стихов. Шевалье Жорж-Мишель уже погрузился в пучины сочинительства, когда три слова заставили его встрепенуться. Этими словами были «ваше высочество» и «Нидерланды».
Прежде всего граф де Лош оглянулся, стараясь сообразить, к кому обращается адмирал. Посторонних в комнате не было и его сиятельство, наконец, догадался, что столь странное обращение относилось к нему самому. Молодой человек вскинул голову. Нельзя сказать, чтобы прежде его никогда не именовали принцем, но обращение «ваше высочество» по-фламандски и немецки звучит совсем иначе, чем по-французски. Опять-таки, если бы граф де Лош был моложе, он не удержался бы от вопросов, но посол их величеств ограничился вопросительным взглядом, который ни к чему не обязывал и мог означать, что угодно. Адмирал был опытным человеком и совершенно верно истолковал вопрос в глазах собеседника.