«Бог, король и дамы!»

Белова Юлия Рудольфовна

— Государям следует карать изменников, — холодно произнес кардинал. — Это их долг перед Богом и подданными. И здесь не имеют значения узы родства!

— Кажется, эти узы не имеют значения вовсе, — вскинул голову шевалье. Еще несколько свечей погасло, когда он вновь вскочил, взмахнув плащом.

— Вы не правы, Жорж, — продолжил увещевания кардинал Лотарингский, — у меня ведь много племянников…

— И кузен Генрих, — граф закусил губу. — Разве он не хотел бы этого брака?

Епископ Меца сидел неподвижно. Так вот в чем дело. Все эти громкие слова о «чудовищности» принцессы просто ревность. Что ж графа ждет приятный сюрприз. Строптивец

начинал нравиться преосвященному Лодвейку, и он даже немного сочувствовал юноше, помня о том, как сам чуть было не отправился с Аньес к алтарю. Но зачем жениху об этом знать? Чем меньше он будет стремиться остаться в Релингене, тем лучше. Епископ Меца уселся поудобнее, с интересом наблюдая за дядей и племянником, и размышляя о том, что некоторые статьи брачного контракта надо поправить, дабы вознаградить графа де Лош за настоящие и будущие неудобства.

Меж тем кардинал Лотарингский не собирался сдаваться:

— В отличие от вас, граф, ваш кузен знает, что такое долг. И вступит в брак с той, на которую укажет семья.

— Семья? Вы, дядя, — с сарказмом продолжил юноша. — Какая радость для ее высочества… от того, что Генрих так верен долгу… Ведь она так любит кузена…

— Любить родственников — долг каждого христианина. Ее высочество, ваша тетушка, без сомнения, в полной мере обладает этой добродетелью, — перебил племянника кардинал, также поднимаясь с места. — А что касается брака… Что ж, кузина не в восторге от завтрашней церемонии. Но она знает о своем долге — подарить Релингену наследника.

— А мне в этом отводится роль племенного быка! — возмущенно выдохнул молодой человек, делая еще один шаг. К двери.

— Лучше было бы сравнить себя с ослом… по крайней мере — у него нет рогов, — бесстрастно произнес епископ Меца. Граф остановился. — Да, Шарль прав. Моей племяннице вряд ли понравится идея семейной жизни вдвоем. Более того, думаю, ни один мужчина, ставший ее мужем, не сумеет добиться ее благосклонности, — тон епископа оставался ровным. — Так что, скорее всего, жить вы будете раздельно и вести тот образ жизни, который вам более всего по душе. Никто не станет удерживать вас в Релингене, граф. Мы не чудовища, — с легкой иронией заметил он. — Я бы на вашем месте согласился. В конце концов — быть консортом не так уж плохо. А вашсын, если выпостараетесь, конечно, будет истинным принцем Релинген. Вот брачный контракт. Вы получите к свадьбе сто тысяч экю, годовое содержание, еще сто тысяч экю, если родится девочка и двести — если будет мальчик. Ознакомьтесь и подпишите.

Кардинал Лотарингский удивленно хмыкнул. Такой щедрости от Релингенов он не ждал.

Епископ протянул бумагу молодому человеку. Шевалье взял лист, просмотрел его (в подсвечнике остались всего две горящие свечи, так что в комнате царили сумерки) и аккуратно разорвал на две части, а потом швырнул обрывки в камин.

— Я не шлюха, — процедил он, окидывая прелатов надменным взглядом. — Раз уж отказаться от этого брака у меня не больше шансов, чем получить чепчик от принцессы Релинген… так ведь, кажется, говорят?.. что ж, я готов. Ради семьи, — горько усмехнулся он, — дядюшки.

— Рад, что вы проявили благоразумие, Жорж, — кардинал отер испарину со лба. — Скоро я приду принять вашу исповедь.

Епископ Меца открыл дверь. На пороге показался офицер.

— Теперь у вас будет своя охрана, племянник.

Жорж-Мишель на миг прикрыл глаза.

— Мне

сдать шпагу? — тихо спросил он, склоняясь над рукой епископа.

— Идите с миром, сын мой, — князь-архиепископ благословил молодого человека. — И, кстати, ваша невеста посылает вам свой портрет.

Если бы граф посмотрел прелату в лицо, то заметил бы улыбку.

— Как же глупа эта молодежь, — довольно громко добавил он, пока жених поневоле шел к двери. — Бедное дитя так любит цветы… кукол… поэзию…

Если граф де Лош и слышал последние слова епископа, по его виду сказать это было невозможно. Ни шаг, ни дыхание не сбились. Молодой человек держался неестественно прямо, будто шел не в спальню, а по меньшей мере в тюремную камеру.

— Ну, вот и все, — вздохнул кардинал.

— Осталось уговорить принцессу, — отозвался епископ, открывая бутылку.

* * *

Меж тем граф де Лош и де Бар не смирился со своим положением. Мысли, что ему придется делить ложе с чудовищем и прикрывать шалости кузена Гиза, не давали покоя, жгли словно овод и побуждали к немедленным действиям. Подойдя к двери и убедившись, что стал пленником, шевалье, недолго думая, сдернул с кровати простынь и покрывало и начал кинжалом кроить из них широкие ленты. Связал лоскутья и удовлетворенно вздохнул. Он верил в свою звезду, провидение и не собирался дожидаться свадьбы…

Под окном шумел поток, так что вылезть из своего окна граф не рискнул. К счастью, парапет был широк, а башенка в углу просто создана для веревки. Несколько окон светились ниже парапета. Граф де Лош с легкостью кошки преодолел расстояние до башенки и надежно привязал веревку. «Черт», — прошептал он, сообразив, что конец простыни обрывается на уровне второго этажа. «Придется лезть в окно», — подумал он, проверяя, как выходит из ножен кинжал.

В первом окне за столом сидела кучка офицеров. Во втором — перед шевалье предстала любовная сцена.

— Смерть Христова! — выругался граф, когда камень под его ногой обвалился. Шевалье перехватил веревку, попутно поймав рукой что-то мокрое, вроде травы. Дождь, превращающийся в ливень, не способствовал удачному спуску. Пережидая порыв, шевалье прижался к третьему окну. И вздохнул… Наконец-то ему повезло!

В комнате, в кресле у камина сидела дама в робе и читала. Жорж-Мишель вгляделся. Дама была юна, ее светлые волосы были зачесаны и убраны в косы. Что было лучше всего — больше в комнате никогда не было видно. Шевалье постучал в окно…

* * *

Принцесса Релинген вернулась от родственников, испытывая противоречивые чувства. Спать не хотелось. Она безропотно позволила себя раздеть, отослала камеристок и взяла в руки книгу. Смысл прочитанного не доходил до сознания принцессы, ибо все мысли ее высочества были заняты утренней свадьбой и при том весьма далеки от всего того, что обычно занимает невест. Принцесса Релинген размышляла, что ее судьба, ее любовь и долг — это ее княжество, а любовь к мужчине — не более, чем химера. Мужчины непостоянны, Релинген — вечен, герцог де Гиз со всей убедительностью это доказал. К счастью, рассуждала принцесса, ее новый жених ни на что не претендовал, мог подарить ей сына, не имел родных братьев и сестер, а также отца, который захотел бы вмешаться в дела Релингена, и, значит, ничто не могло препятствовать ей выполнить долг перед княжеством. Но все-таки жаль, что в ее жизни никогда не будет Ланселота, или Тристана, или Амадиса…