Бог Мелочей
Шрифт:
Помимо ошибок в правописании, последняя строчка – Надеюс вам понравится этот рецепт – была единственным личным вкладом Эсты в первоначальный текст.
Постепенно, пока Эста мешал, банановый джем густел и остывал – и вдруг от его бежевых остроносых туфель сама собой поднялась Дума Номер Три.
Дума Номер Три была такая:
в) Лодка.
Лодка, чтобы переправиться через реку. На Аккара – на Тот Берег. Лодка, чтобы перевезти Провизию. Спички. Одежду. Кастрюли и сковородки. Все нужное, чего не переправишь просто так, вплавь.
Пушок на руках у Эсты
Энда да корангача, чанди итра тенджаду?
(Эй, Обезьян, чего приуныл, чего такой красный зад?)
Пандиилъ тооран пояпполь нераккамуттири неранги няан.
47
Во время праздника Онам проходят состязания по гребле на очень длинных лодках.
(Я по Мадрасским сортирам ходил и жизни теперь не рад.)
Поверх не слишком учтивых вопросов и ответов лодочной песни в фабричное помещение влетел голос Рахели:
– Эста! Эста! Эста!
Эста не отвечал. Он шепотом вмешивал в густой джем припев лодочной песни:
ТейомеТитомеТаракаТитомеТемСетчатая дверь скрипнула, и вместе с солнцем внутрь заглянула Фея Аэропорта с зачатками рогов и в пластмассовых солнечных очочках с желтой оправой. Фабрика была окрашена в Злой цвет. Соленые лаймы были красны. Молодые манго были красны. Шкаф с наклейками был красен. Узкий пыльный луч, которого Уза не любила, был красен.
Сетчатая дверь закрылась.
Рахель стояла в пустом фабричном помещении со своим Фонтанчиком, стянутым «токийской любовью». До нее доносился голос монашенки, поющей лодочную песню. Чистое сопрано, плывущее над уксусными парами и чанами для солений.
Она увидела Эсту, склонившегося над алым варевом в черном котле.
– Чего тебе? – спросил Эста, не поднимая головы.
– Ничего, – сказала Рахель.
– Тогда зачем пришла?
Рахель ничего не ответила. Наступила короткая, враждебная тишина.
– Почему ты гребешь джем? – спросила Рахель.
– Индия – Свободная Страна, – ответил Эста. С этим не поспоришь.
Индия – Свободная Страна. Хочешь – делай соль. [48] Хочешь – греби джем.
В любую минуту в сетчатую дверь может войти Апельсиново-Лимонный Газировщик.
Запросто.
И Амму угостит его ананасовым соком. Со льдом.
Рахель села на бортик цементного чана (оборки пенистых, подшитых клеенкой кружев нежно окунулись в манговый рассол) и стала примерять резиновые напальчники. Три большие мухи яростно атаковали сетчатые двери, желая попасть внутрь. Сипуха Уза смотрела на пахнущую соленьями тишину, которая растекалась между близнецами, как синяк.
48
Намек на «Соляной марш», организованный Махатмой Ганди в 1930 г. в знак протеста против монополии английских колониальных властей на соль.
Пальцы у Рахели были: Желтый, Зеленый, Синий, Красный, Желтый.
Эста мешал джем.
Рахель встала, чтобы идти. Ей был положен Мертвый Час.
– Ты куда собралась?
– Так, кой-куда.
Рахель сняла новые пальцы и вернула себе
– А я собираюсь на Аккара, – сказал Эста. Не поднимая головы. – В Исторический Дом.
Рахель остановилась и повернулась к нему, и на сердце у нее блеклая ночная бабочка с необычно густыми спинными волосками повела хищными крылышками.
Медленно расправила.
Медленно сложила.
– Почему? – спросила Рахель.
– Потому что с Кем Угодно может случиться Что Угодно, – ответил Эста. – И нужно Быть Готовым.
С этим не поспоришь.
К дому Кари Саибу никто теперь не ходил. Велья Папан говорил, что он был последним, кто к нему приближался. Он утверждал, что в доме нечисто. Он рассказал близнецам о своей встрече с призраком Кари Саибу. Это случилось два года назад. Он переплыл реку, чтобы найти на той стороне мускатное дерево, набрать с него орехов и растолочь их со свежим чесноком в пасту для жены Челлы, умиравшей от туберкулеза. Вдруг он почуял сигарный дымок (запах он узнал мгновенно, потому что Паппачи курил тот же самый сорт). Велья Папан обернулся и метнул в запах серпом. Серп пригвоздил призрака к стволу каучукового дерева, и, если верить Велья Папану, он так там и стоит. Пригвожденный запах, сочащийся прозрачной янтарной кровью и молящий о сигаре.
Велья Папан не нашел там мускатного дерева, и ему пришлось купить себе новый серп. Но зато он мог гордиться тем, что его молниеносная реакция (хотя один глаз у него был заемный) и самообладание положили конец злобным шатаниям призрака-педофила.
Лишь бы только никто не поддался на его уловки и не освободил его, дав ему сигару.
О чем Велья Папан (знавший почти все на свете) не догадывался – это что дом Кари Саибу есть не что иное, как Исторический Дом (двери которого заперты, а окна открыты). Что в нем предки с запахом старых географических карт изо рта и жесткими безжизненными ногтями на ногах шепчутся с ящерицами на стене. Что на задней веранде этого дома История будет диктовать свои условия и взыскивать долги. Что неплатеж поведет к тяжелым последствиям. Что в тот день, который История изберет для сведения счетов, Эста получит на хранение квитанцию за уплаченный Велюттой долг.
Велья Папан не имел понятия о том, что Кари Саибу и есть тот самый, кто берет в плен мечты и перекраивает их. Что он выковыривает их из душ у людей, случающихся поблизости, как дети выковыривают ягодки из пирога. Что самые лакомые для него мечты, которые ему слаще всего будет перекроить, – это нежные юные мечты одной двуяйцевой парочки.
Если бы только знал он, несчастный старый Велья Папан, что Исторический Дом сделает его своим посланцем, что именно его слезы запустят колеса Ужаса, – не расхаживал бы он тогда гоголем по айеменемскому базару, не хвастался бы тем, как переплыл реку, держа во рту серп (кислый вкус металла на языке). Как на секунду положил его на землю, встав на колени, чтобы смыть речной песок с заемного глаза (река иногда, особенно в дождливые месяцы, несла много песчаной мути), – и вдруг почуял сигарный дымок. Как схватил серп, мгновенно обернулся и проткнул запах, навеки пригвоздив призрака к дереву. И все это – одним плавным, мощным движением.
А когда он наконец понял свою роль в Планах Истории, поздно было уже идти обратно по собственным следам. Он сам стер их с лица земли. Пятясь назад с веником в руке.
Тишина вновь облегла близнецов, заполонив помещение фабрики. Но на сей раз это была другая тишина. Тишина старой реки. Тишина Рыболовного Люда и русалок с восковыми лицами.
– Но коммунисты в призраков не верят, – сказал Эста, как будто не было никакой паузы, как будто все это время они обсуждали возможные решения проблемы призраков. Их разговоры были как горные ручейки: они то журчали поверху, то уходили под камни. Иногда они были слышны со стороны. А иногда нет.