Бог не проходит мимо

Сысоева Юлия

В своей беде девушка, выросшая по законам ислама, винила только себя. Мужчина никогда не виноват, виновата только женщина, так ее воспитывали. И если с ней случился такой позор, значит, она допустила это, вела себя ненадлежащим образом. Но другая половина, где-то в душе, отчаянно сопротивлялась подобным мыслям.

В чем она виновата? Она даже платья никогда не носила выше щиколоток, никогда ни на кого не заглядывалась и ни с одним парнем ни разу не поговорила. Она почти никогда не видела неба, потому что должна была смотреть под ноги, ждала, что ее выдадут замуж, и больше ни о чем не мечтала.

И в тот злополучный день она шла по улице одна только потому,

что с ней некого было послать. Тем не менее мужчина имеет право желать женщину, если эта женщина не замужем и не принадлежит другому мужчине, а следовательно, те трое были полностью правы и их нельзя винить, они захотели воспользоваться ее телом и воспользовались им. А что будет с ней дальше, они не обязаны знать. Дальше только ее проблемы, и больше ничьи. Это даже не проблемы ее семьи, так как ее семья от нее отреклась.

Однажды в овчарню вошел отец, за его спиной стояла все с тем же перепуганным лицом мать. Отец сказал, чтобы она собиралась, мать ей поможет. Ее вывели на улицу, от свежего воздуха у девушки закружилась голова, и она упала в обморок. Очнулась в летней кухне, где на плите грелись ведра с водой для мытья. Ее решили помыть впервые за целый месяц! В доме была ванна, но в дом Зареме нельзя: своей нечистотой она осквернила бы жилище. И мыть ее будут не из сострадания, а потому, что отправляют туда, откуда она уже не вернется.

Мать не сказала ни слова, ее губы были плотно сжаты, а все лицо выражало отвращение от нечистоты дочери. Она была ужасно грязная, от нее очень дурно пахло, волосы сбились в сплошной грязный колтун, который мать отрезала ножницами, больно дергая за концы. Зареме было все равно, она была покойницей.

– Ты беременна, - наконец произнесла мать, голос ее был сухой и шелестел, как прошлогодняя листва, - я вижу это по твоим грудям.

Зарема молчала.

– Ты опозорила всю нашу семью, твоих сестер мы не сможем выдать замуж, а у Хавы начались проблемы в семье, - заметно было, как мать постарела и осунулась за этот месяц.

По лбу пролегли глубокие морщины, на переносице образовалась складка, которой раньше не было, из-под черного платка выбивались седые пряди. Зареме стало жалко ее.

Когда девушка была вымыта и переодета, в кухню вошел отец, мать с поспешностью удалилась.

– Зарема, ты знаешь, какой позор ты принесла нам всем, единственный выход - смыть его собственной кровью, другого пути у тебя нет, - сказал отец.

Он сел на крашеный облезлый табурет, опершись руками о свою палку.

– Сейчас за тобой приедут люди, они все объяснят, ты должна будешь покинуть этот дом.

Через некоторое время в кухню вошла грузная, тяжело дышавшая женщина лет пятидесяти. Отец удалился, оставив их наедине. Женщина шаркала отечными ногами и поминутно задыхалась, тем не менее глаза ее выражали неподдельный, живой интерес к Зареме. Этот взгляд был адресован Зареме - человеку, а не Зареме - животному, что тут же расположило девушку к этой толстой женщине. Она говорила ласково и гладила Зарему по голове, но говорила она то же, что и ее родители. Нет, она не упрекала Зарему, не обвиняла ее, напротив, она убеждала, что воля Аллаха на то, что с ней произошло. Что она избрана для особой миссии, которая достается не каждой.

– Аллах дает тебе уникальную возможность смыть свой позор, более того, став шахидкой, ты сразу попадешь в рай и прославишь не только себя, но и всю свою семью. Они снова обретут почет и уважение.

Зареме было все равно. Зачем ее уговаривать и убеждать, если у нее нет другого выбора? Да, она верила в рай, но не понимала,

зачем для этого убивать других людей, пусть даже и неверных. По природе своей она была очень доброй и милостивой, ей всегда было жалко любую домашнюю скотину, которую вели на убой, будь это курица или баран. Она вспомнила, как плакала всякий раз, когда мать хладнокровно отрубала курице голову, затем бросала ее в ведро, и курица еще какое-то время судорожно дергала ногами. По их убивают ради пропитания, и это как-то успокаивало. Теперь она уподобилась домашней скотине, даже хуже - она стала изгоем, которого надо предать смерти ради чести семьи.

Жизнь женщины не ценнее жизни барана - вот что поняла Зарема за этот страшный месяц.

Потекли однообразные лагерные дни, занятия продолжались. Зарема занималась плохо, подрывные науки ей были глубоко неинтересны. К тому же ее мучил сильнейший токсикоз, она почти ничего не ела, постоянно хотела спать. Потом она впала в совершеннейшую депрессию.

Султан, видя ее состояние, принял решение ее «подлечить», «назначив» ей какую-то фирменную психотропную смесь, от которой человек становился похожим на зомби -безразличным и управляемым. Глаза Заремы заблестели, зрачки сузились, а выражение лица приобрело вполне слабоумный оттенок. Усваивать материал от этого «лекарства» Зарема лучше не стала, напротив, сидела на занятиях с глупой неподвижной улыбкой, глядя в одну точку. Впрочем, успехов от нее и не требовали.

Зарема очень быстро исчезла из лагеря. Султан не питал никаких иллюзий по поводу ее миссии. Она была всего лишь отвлекающим объектом маневра перед ответственной операцией, на который должен был пойти дешевый материал, коим и являлась Зарема. Более того, дело было сугубо семейным, о котором его попросил сам Ваха Закаев. Султан не мог отказать своему старому приятелю Вахе, поэтому и взял Зарему в лагерь, по-быстрому придумав ей дело.

Октябрьским вечером в час пик в городе Невинномысске на автобусной остановке раздался взрыв. Как потом сообщали в новостях СМИ, «по счастливой случайности никто не пострадал, шахидка-смертница взорвала себя за минуту до прибытия на остановку переполненного автобуса. Как показала посмертная экспертиза, девушка была на третьем месяце беременности».

Теракт, исполнителем которого должна стать Алена, был назначен на тридцать первое декабря. Султан специально выбрал именно этот день.

– Хочу устроить русским праздничный новогодний фейерверк, очень знаменательно, неправда ли, - говаривал он, сидя за столом со своими сподвижниками.

Тридцать первое декабря - день еще рабочий, но настроение у людей самое что ни на есть праздничное. Народ едет на работу уже не столько потрудиться, сколько отметить Новый год в кругу коллег, предвкушая корпоративные вечеринки, а вечером - продолжение любимого праздника в кругу семьи и друзей. И если в такой момент в переполненном вагоне метро совершить взрыв, то резонанс от происшедшего будет небывалый, гораздо сильнее того, что был после февральского взрыва на перегоне между «Автозаводской» и «Павелецкой».

Однажды вечером за ужином Алена почувствовала дурноту, ее вдруг ни с того ни с сего чуть не вырвало от запаха тушеной баранины. Алена поспешно ушла с ужина, сославшись на внезапный приступ мигрени.

Она легла и замерла, прислушиваясь к новым внутренним ощущениям, на утро вновь почувствовала дурноту и приступ какого-то неестественно сильного голода.

«Может, это гастрит?» - подумала Алена, но, вспомнив землистое и осунувшееся лицо Заремы, решила, что скорее причина недомогания у них одинаковая.