Бог огня
Шрифт:
Не дождавшись ответа на свой стук, поздний визитер приоткрыл дверь.
— Не стой столбом в дверях, Вартан, проходи, садись. Говори, только быстро. Я работаю.
Вартан опустился в стоявшее у стола кресло.
— Виктор начал перевод денег.
Аркадий повертел в пальцах паркеровскую ручку, которой делал пометки на полях какого-то документа.
— По тому резервному каналу?
— Да.
— И куда впадает этот бурный поток?
— Виктор должен дать знать. Он мечется. Не появляется в офисе. Кто-то и в самом деле плотно сидит у него на хвосте.
— Даст знать... — повторил Аркадий, постукивая колпачком ручки по столу. — Почтовую
— Я же говорил, ситуация вышла из-под контроля. Он не в состоянии сейчас пользоваться нормальными каналами связи. Даже конфиденциальными. Мы не совсем поняли, что имел в виду Виктор...
— Он изъясняется на суахили?
— В момент последнего контакта с нашими представителями, — продолжал Вартан, не заметив реплики патрона, — Виктор намекнул, что, возможно, все будет у внучки какого-то вашего старого знакомого.
— Что? — нахмурился Аркадий. — У него крыша поехала? Он думает, у нас тут Диснейленд с ряжеными индейцами? Или мы, как пацаны в старые добрые времена, прячемся тут за гаражами с выструганными из деревяшки пистолетиками и играем в войну? Пах-пах, ты убит, падай... Так, что ли? Он не свихнулся?
— Не знаю. Но это все, чем мы на этот час располагаем.
Аркадий дотронулся до запонки.
— Старый друг... Ба! — оживился он. — А ведь был у меня не так давно один мимолетный разговор с одним старым приятелем, — и почесал колпачком ручки висок. — О чем, бишь, мы толковали? Да, он говорил, что опасается за девочку, просил помочь... — Улыбка скользнула по его губам. — М-да, ювелир.
Некоторое время Аркадий молчал, вычерчивая на полях лежавшей перед ним бумаги с красивым логотипом какой-то замысловатый вензель.
— Значит, так. Девочку вы возьмите. Разумеется, перетряхните ее квартиру.
— Зачем нам девочка? — тихо спросил Вартан; в темных его глазах блеснул тусклый огонек и тут же погас. Он как-то разом сник, опустил плечи, ссутулился. — Она еще совсем ребенок.
— Затем, чтобы моему старому знакомому не пришло в голову поиграть в свои игры.
— Он же давно отошел от дел.
— Береженого Бог бережет. Все, иди.
В дверях Вартан задержался.
— Бог, говорите? — И покачал головой и вышел.
Никто из посетителей кладбища не обратил внимания на странную женщину, которая шла по аллее в состоянии не то глубокой задумчивости, не то прострации.
Вид у нее был бездомный какой-то, потерянный, с таким видом человек вступает в знакомые пределы и вдруг понимает, что прежнего уюта и покоя в этих пределах отчего-то не стало. Хотя справедливости ради стоит заметить, что природу царившего в знакомом месте неуюта эта импозантная женщина с откинутыми со лба и собранными под черный замшевый полуобруч русыми волосами определила не сразу.
Здесь ничего как будто не изменилось, все так же плыли зеленые церковные купола в рыхлом, взбараненном тучной облачностью небе — плотный западный ветер упорно тащил небо на восток. И неумолимо осыпалась штукатурка с ветхой часовенки, и черными увесистыми кульками висели в высоких древесных кронах вороны, но чего-то очень важного в этом фальшиво смиренном и ложнотраурном мире не хватало, и, только выкурив сигарету, она догадалась, чего именно не хватает.
Молчала вечная здешняя труба, чей протяжный прохладный голос привычно омывал мраморные плиты, и оттого не стало здесь покоя и уюта. Должно
Ведь будь он на посту, его труба тонко и ненавязчиво намекнула бы всем им:
и высокой элегантной женщине с огромным букетом торжественных и холодных калл, что оживленно и вызывающе громко беседовала с розоволицым мужчиной лет сорока, настолько непринужденно и даже весело, словно предмет их беседы составляли уморительные пассажи из вчерашней передачи "Городок";
и шкафоподобному молодому человеку со стрижкой полубокс, бычьей шеей и потным лицом, что стоял, широко расставив ноги, неподалеку от входа в контору и лениво чавкал, так как был занят тщательным пережевыванием резинки;
и какой-то грузной провинциальной мадам средних лет, в немом восторге таращившей глаза на коленопреклоненного золотого ангела с таким вниманием, будто она надеялась различить на сверкающем ангельском лбу свое отражение;
и даже маленькой девочке с грязным ртом, сидевшей на бордюрном камне в обществе закутанной в немыслимые бурые лохмотья нищенки, — девочка равнодушно посасывала леденец на длинной палочке, а ее компаньонка, что-то дремуче, бессвязно бормоча, мелко крестилась и совершала монотонные наклоны над картонной коробкой от утюга, в которой лежало подаяние — ветхие, скомканные мелкие купюры...
Всем им и еще доброй сотне людей, шатающихся поблизости, эта далекая труба намекнула бы: потише, помедленней, посерьезней, вы ведь не на базаре, а на кладбище.
Женщина с каллами поправила черный бархатный бант, стягивавший волосы на затылке, подняла лицо к церковному куполу и картинно осенила себя крестом.
Какие-то старики потащили из багажной дверцы ритуального автобуса гроб, обшитый неуместным розовым, что называется, цвета женского белья шелком, и чуть не уронили его, пытаясь установить на высокую металлическую тележку.
Женщина придержала тележку, порывавшуюся ускользнуть из-под тяжелого груза.
— Дай тебе Бог... — равнодушно поблагодарил высокий сухой старик в мятом черном пиджаке с засаленным воротником, и процессия, состоявшая из шести человек, включая того, кто покоился на тележке, медленно двинулась по аллее.
Разболтанные, от рождения не знавшие смазки колеса этого грубо сваренного из толстых металлических труб похоронного самоката остро, слезливо повизгивали.
Она неторопливо направилась следом за процессией, обогнула колумбарий, углубилась на территорию кладбища, свернула на знакомую аллею, прошла ее до конца и, только очутившись перед каким-то некогда роскошным, а теперь обветшавшим и пришедшим в совершенный упадок памятником, изображавшим безрукую женщину по соседству с нелепо высаженной в углу участка одинокой, почерневшей от времени пальмой (пальм, согласно элементарным законам композиции, должно было быть четыре), вдруг споткнулась на ровном месте. Потому что поймала себя на мысли: погрузившись в вязкое какое-то состояние крайней рассеянности и полнейшего безмыслия, она миновала знакомую ограду, вскользь обратив внимание на то, что кто-то в сером мешковатом пиджаке сидит на лавочке у памятника, — кто-то, но только не тот изысканный седой человек безупречной наружности, которого она знала как ювелира.