Бог, природа, труд
Шрифт:
— Им тоже так сильно хочется в школу?
— Вот этого уж я не знаю.
Трудно было в Елгаве утолить и книжный голод. Прошло немало времени, прежде чем Лизиня принесла от сестер Гузе одну книжку:
«Illustrierte Welt».
— А больше ничего у них нет?
— Нет. Несколько старых календарей да поваренная книга. Вот и все их богатство.
То, что у Гузе, у этих важных Гузе, не было книг, чрезвычайно удивило Аннеле.
Но иногда Лизине улыбалось «книжное» счастье — она приносила домой что-нибудь интересное. Где
Такую чудесную книгу сестры читали с одинаковой страстью. Когда мать выходила в кухню, Лизиня вдруг останавливала машинку, бросала книжку на груду пышных воланов и лихорадочно пробегала одну страницу, вторую, третью, пока скрип двери не возвращал ее к действительности и книга не исчезала в складках шитья.
Почему она так боялась материнского упрека, эта девушка, которая сама зарабатывала, заботилась не только о себе, но и о сестре, и о матери?
— Почему ты так делаешь, Лизиня?
— Ах, мне не хочется огорчать мать. Ее молодость прошла в другие времена, другие у нее взгляды. Для нее одно только на свете и существует — работа, работа, работа. Все остальное — грех. Ну и пусть так думает.
Воскресное утро.
Аннеле открыла глаза. Вся комната потонула в голубоватом сумраке, а за окном бушует метель, в которой растворились небо и земля. Первый снег. В вихре снежинок исчез весь мир.
Но отчего в комнате так тихо и так торжественно? Воскресное утро? Да, воскресное утро, но и что-то еще. Словно только что был и ушел какой-то благородный, незнакомый гость.
«Это, должно быть, сон», — решает она.
Но что это был за сон?
Шла она по голым каменистым полям. Ни травы, ни деревьев, ни одного живого существа там не было. Страшно и жутко. Как дойти до цели и что это за цель, она не знала. Горизонт сужался. Поля кончились. И ей пришлось взбираться на гору, такую же пустынную и каменистую.
— Где конец? — испуганно спросила она. — Где конец? Когда я дойду до цели?
— Взгляни, кто у тебя за спиной, — сказал кто-то невидимый.
Она оглянулась и увидела двух уродцев. С осклабленными ртами, перекошенными лицами. Настоящие чучела. Кто это такие? Тайком за ней следуют, на пятки наступают. Стоило ей остановиться, и они останавливались и стояли, словно две, слившиеся в одну, тени. Издевающиеся. Угрожающие.
«Не к добру это, — подумала она. — Но что они могут мне сделать? Я же не боюсь!»
— Боишься, — сказал невидимый голос. И в ту же секунду страх подступил вплотную. Сначала казалось, он в мизинце и только в одной капле крови, а потом он пополз вверх, словно пар, и вот уже вся она дрожит от страха. И Аннеле побежала с немыслимой скоростью, бежала так, что ног под собой не чуяла. Вот каким огромным стал ее страх.
«Где
— Ты у цели, — сказал тот же невидимый голос.
И она увидела, что находится в большом помещении, стены, пол, потолок в нем из белого сверкающего мрамора. И не стены это вовсе, а грани тех самых каменистых гряд, по которым шла она и которые вдруг превратились в полки. А на полках — книг видимо-невидимо. В старинных переплетах, лежали они корешок к корешку. Казалось, они живые и ряды их растут прямо из стен, словно порядки полков.
«Тут, верно, книжки со всего света, — подумала Аннеле. — За всю жизнь не перечесть».
— А какую сейчас взять?
— Ту, что на самом верху, это и есть самая лучшая.
Верхняя книга лежала на полке одна. Похоже, ее часто читали, была она тяжелая, в простой серой обложке, углы в такой же оправе, как у бабушкиной книги в Авотах.
— Хорошо, я возьму ее, раз она самая лучшая.
И вот она тянется за книгой, но та не дается. Как яблоня в сказке, что не хотела расставаться с золотым яблоком, она, казалось, поднимается все выше и выше. Но когда после огромных усилий Аннеле, наконец, до нее дотянулась, потолок раскрылся, будто ракушка, на две половинки, и на одном краю появился неестественно большой и удивительно красивый образ, осиянный белыми облаками. За ним простирался бескрайний синий простор неба.
Аннеле отдернула руки.
Эту книгу, видно, нельзя просто так взять?
— Бери! — сказал образ. — Это книга жизни и истины.
— Что? Это и есть книга жизни и истины? Но ведь как раз ее я все время ищу!
Книга легко скользнула в руку. И она прижала ее к сердцу.
А образ царственно поднял руку и указал на стену за книгой. Там, у мраморной стены, как два изваяния, стоят ее преследователи, маленькие, испуганные, бледные, словно тени.
А образ говорит им:
— Исчезните, духи тьмы! Вам входить в небесные чертоги запрещено!
«Небесные чертоги!» — с благоговейным трепетом думает Аннеле.
И просыпается. И все исчезает. Скрещенные на груди руки держат несуществующую книгу, к которой только что прикасались пальцы.
За окном танцуют белые снежинки.
Во второй комнате горит лампа. Двери приоткрыты. Оттуда доносятся два голоса: матери и сестры. Лизиня завела обычай — воскресным утром вышивать шелком и бисером по образцам, которых она насмотрелась у своих заказчиц.
Слов матери Аннеле не слышала. А Лизиня ответила:
— Не горюй, мама. Напрасно ты беспокоишься. Аннеле по-другому будет свой хлеб зарабатывать.
— Как же это по-другому?
— Пока не знаю, но судьба ей другая предназначена. Она же в сто раз одареннее меня.
Аннеле встрепенулась.
Что сказала сестра? В сто раз одареннее, чем старшая сестра? Лизиня, которую она обожает и боготворит?! В сто раз одареннее? Конечно, всерьез это принимать нельзя: обе они любят пышные сравнения, но все-таки, все-таки: как проникновенно сказала это Лизиня, какая вера звучала в ее голосе! Милая, замечательная, чудесная сестра!