Бог в городе
Шрифт:
Александр Иванович опять направился в ванную и, опершись прямыми руками на раковину, долго рассматривал свое новое отражение в зеркале, резко несимпатичное да еще и с шишечкой на носу. "Но тогда в чем же дело? размышлял он.
– Что за глупое волшебство? И что, если оно как-то связано с появлением сумасшедшего, который предрекает Последний день? А вдруг и правда грядет этот самый Последний день и накануне его у всех людей меняются физиономии, то есть вдруг у человека спадет личина и проявится его истинное лицо?.."
Кто-то постучал в дверь. Пыжиков вздрогнул, нервным движением пригладил волосы и пошел открывать; совсем нехорошо у
По ту сторону порога стоял милиционер в чине младшего лейтенанта, хотя это был человек в годах.
– Чего это у вас звонок не работает?
– спросил он.
Александр Иванович с испугу махнул рукой.
Милиционер прошел на кухню, сел на табурет, снял фуражку и околышем кверху положил ее рядом с собой на стол. Откуда ни возьмись прилетела муха и села на околыш милицейской фуражки, а Пыжиков подумал: "Ну вот! Только мухи зимой не хватало!" - имея в виду то старинное народное поверье, что мухи зимой предвещают смерть.
– Вы не беспокойтесь, - сказал милиционер, - у органов к вам персонально претензий нет.
Пыжиков сказал:
– Надеюсь...
– Я вот ни свет ни заря обхожу квартиры вашего дома и беспокою честной народ. Можно было бы, конечно, дождаться собрания жильцов, но у нас ведь как: где трое соберутся, там толку нет.
– Что-то я про собрание не слыхал...
– Ну как же! Внизу объявление висит: общее собрание членов жилищного кооператива "Вымпел", явка обязательна, начало в десять часов утра.
– Гм...
– промычал Пыжиков и потрогал новоявленную шишечку на носу.
– Ну так вот: хожу, беспокою честной народ. Видите ли, какое дело свидетелей я ищу. Свидетелей правонарушения, которое имело место четвертого января. Кстати, где вы были четвертого января?
– А какой это был день недели?
– Понедельник.
– По понедельникам я служу.
– Стало быть, в понедельник, четвертого января, как вам, наверное, известно, было совершено нападение на гражданку Попову, которая проживает в вашем доме, подъезд первый, квартира шесть.
– В первый раз слышу, - напуганно сказал Пыжиков, так как ему подумалось, что младший лейтенант именно его подозревает в нападении на гражданку Попову, но из профессиональных соображений манерничает и хитрит. Впрочем, он действительно слышал об этом происшествии в первый раз.
– Ну как же! В понедельник, четвертого января неподалеку от вашей детской площадки на гражданку Попову было совершено нападение, как говорится, средь бела дня. Неизвестный преступник сорвал с гражданки Поповой шубу, беличью, пятьдесят второго размера, и покусал потерпевшую в голову и в плечо.
– То есть как это - покусал?
– справился Пыжиков в таком глубоком недоумении, как если бы милиционер изъяснялся на никому не известном, экзотическом языке.
– Обыкновенно, как собаки кусают, - ответил милиционер.
– Только это еще полбеды. Настоящая беда в том, что после гражданка Попова скончалась во Второй городской больнице в результате отравления сильным ядом. То ли у этого мужика откуда-то взялись ядовитые железы, как у змеи, то ли он до того допился, что уже вырабатывал отравленную слюну.
– А с чего вы взяли, что это был мужик?
– справился Пыжиков, внутренне холодея.
– А, положим, не женщина, не сбесившаяся овчарка, не какой-нибудь леопард?
– Леопард с бабы шубу снимать не будет. А потом,
Пыжикову было нехорошо. Он припомнил давешний разговор с Витей Расческиным насчет сумасшедшего, который предрекал светопреставление, сидючи в нервном отделении 2-й городской больницы, и при этом напирал на то, что накануне в городе объявится монстр, который будет нападать на людей среди бела дня, - и ему стало сильно нехорошо. Все складывалось одно к одному: чужое лицо с утра, смертельно кусающийся мужик, муха среди зимы, которая все еще ползала по милицейской фуражке, и вот, вот все никак не рассветало, хотя по времени вроде бы уже пора было бы рассвести...
– А который теперь час?
– спросил Пыжиков, глядя в черное кухонное окно.
– Хрен его знает, - ответил милиционер.
– Я свои часы еще в прошлый вторник отнес в ремонт.
– Все-таки это странно: такое из ряду вон выходящее происшествие, а я про него даже и не слыхал...
– Самое странное не это, самое странное то, что непонятно: зачем этот придурок бабу до смерти покусал?! То есть не ясны мотивы преступления, хоть ты что! Если бы он взял ее шубу или забрал авоську с продуктами, тогда понятно, а так понять ничего нельзя! Вот на прошлой неделе убили пацаны одного пожарного с Химзавода: увидели, что ему в ларьке дали двадцать рублей сдачи, проследили до подъезда и забили насмерть обыкновеннейшим молотком. Это понятно, все-таки двадцать рублей - мотив. Но зачем женщину кусать просто так, из любви к искусству, - это понять нельзя!
Пыжиков нервным голосом произнес:
– Есть много, друг Горацио, на свете, что и не снилось нашим мудрецам...
– Это вы к чему?
– Да, собственно, ни к чему.
– Ну так вот: никто мне слова путного не сказал, хотя я с утра пораньше уже квартир двадцать обошел, беспокоя честной народ. Делать нечего, пойду в квартиру напротив - кто у нас там живет?
– Маня Холодкова.
– Еще, поди, дрыхнет дама без задних ног?..
– Да что вы! У нее такая несусветная жизнь, что я не уверен, спит ли она вообще!
Маня Холодкова, еще молодая, но, что называется, бесцветная женщина, действительно была страдалица, каких мало даже и на Руси. Еще школьницей она заболела сахарным диабетом, после три раза поступала в Лесотехническую академию, но так и не поступила по причине того же сахарного диабета, который у нее особенно разыгрывался в августе, когда держат вступительные экзамены, едят что ни попадя и не спят. Она была трижды замужем, однако первый ее муж пьяным делом утонул в Рыбинском водохранилище, второй сел в тюрьму за растление малолетней, третий бросил ее на шестом месяце беременности и исчез. От первого мужа у Мани была девочка и от третьего мужа была девочка - про обеих ничего хорошего не сказать. Кроме них на шее у Мани сидела мать, на которую время от времени находил загадочный паралич. Именно всякий раз, когда страдалица выходила замуж, у старухи, как по заказу, отнималась левая сторона. Но стоило Мане форменно или по-соломенному овдоветь, как старуха тотчас поднималась с одра болезни, словно после какой-нибудь невинной свинки, но никак не клинического паралича. В силу такого семейного положения Маня всю жизнь проработала в котельной Химзавода, где платили большие деньги, а с девяносто первого года служила ночной няней в детском саду, мыла два подъезда в соседнем доме да еще по-соседски обслуживала Пыжикова, даже и чисто по женской линии, что, впрочем, случалось приблизительно раз в квартал.