Бог в городе

Пьецух Вячеслав Алексеевич

Расческин справился:

– Ну и что?

– А то, что русский человек не вписывается в этот конечный облик и никогда не впишется, как ты его туда ни втискивай, ни пихай! Потому что в результате мучительных исканий и катастроф он сложился как бы наоборот... Именно многоплановым, необтекаемым и сильно замешенным на беде. Вот поэтому-то Россия должна исчезнуть, поэтому ей во всей силе причитается Судный день! Это примерно как Древний Рим не вписался в систему ценностей варваров - и погиб!

Петухов воскликнул:

– В конце концов, вы мне дадите договорить,

товарищи, или нет?! Я уже, наверное, полчаса не могу досказать про то, что первоначально на повестке дня у нас были неплатежи. Ну ни одна собака не желает платить за электричество, газ, воду и телефон...

Тут председатель машинально сделал испуганную паузу, полагая, что в этом месте его речь опять прервет какая-нибудь злостная реплика, но подвал молчал.

– Так вот, сначала у нас на повестке дня были неплатежи. Но потом пришел товарищ из органов и говорит: кто-то у нас до смерти женщину покусал. Сейчас будем выяснять, кто у нас женщину покусал.

Младший лейтенант, доселе молча сидевший слева от председателя Петухова, поднялся со своего места, оперся кулаками о столешницу и сказал:

– Стало быть, в понедельник, четвертого января неподалеку от детской площадки было совершено нападение на гражданку Попову, которая проживала в вашем доме, подъезд первый, квартира шесть. Неизвестный преступник сорвал с гражданки Поповой шубу, беличью, пятьдесят второго размера, и покусал потерпевшую в голову и в плечо.

– Дожили!
– сказала дама в богатой меховой шапке чуть ли не из бобра. Уже мужской контингент кусается почем зря!

– Кончилась страна!
– послышался голос сзади.
– И ведь какая была страна! Бывало, чуть что не так - любимый руководитель стукнет по столу кулаком, и сразу все станет так.

– А по-моему, ничего не изменилось, - сказала Маня Холодкова.
– Как мы были дураки набитые, так и остались набитые дураки! Разве что раньше никто друг друга до смерти не кусал...

– Товарищи! Братья и сестры!
– обратился к собранию Расческин, поднявшись со своего места.
– По поводу этого загадочного происшествия я имею кое-что сообщить... Позавчера поместили в нервное отделение нашей больницы одного товарища, не сказать чтобы сумасшедшего, но был этот товарищ основательно не в себе. И выглядел он довольно странно: волосы длинные, пальто допотопное и босой... Так вот этот самый сумасшедший предсказывает конец света, так прямо и говорит: близок Последний день! Но сначала, говорит, будут разные знамения например, объявится монстр, нападающий на людей среди бела дня, например, накануне Судного часа каждый обретет свое истинное лицо...

– Про лицо ты раньше не говорил, - заметил Пыжиков и побледнел, вернее, его физиономия приобрела такой оттенок, который еще дает несвежая простыня.

– Так вот, по моим наблюдениям, - продолжал Расческин, - сегодня двадцать третьего января одна тысяча девятьсот девяносто четвертого года, и пришел этот самый Последний день!

– Какую вы ерунду городите, товарищ Расческин!
– сказал ему Петухов. Вместо того чтобы распространять разные измышления, про сумасшедших нам рассказывать,

вы бы лучше заплатили за телефон! Я уж не говорю про то, в каком виде вы являетесь на собрания, но хотя бы вы заплатили за телефон!

– Какой, к чертовой матери, телефон!
– воскликнул Расческин и рванул на груди халат. При этом его заварной чайник выпал, треснулся об пол, и в воздухе явственно обозначился запах спирта.

– Какой, к чертовой матери, телефон, если нам, может быть, и жить-то осталось час! Вы посмотрите в окно-то: скоро одиннадцать, а по сю пору не рассвело!

Все подняли глаза вверх и направо, в сторону полуокошек под потолком, которые чернели как закопченные, и у всех на лицах проявилось одно и то же замечание: а ведь действительно и не думает рассветать...

– Не берите в голову, товарищи, - сказал милиционер.
– Быть такого не может, чтобы не рассвело.

Петухов добавил:

– Именно, что такого не может быть! Это все, товарищи, субъективный идеализм, поповские бредни, которые давно опровергли марксисты на Западе и у нас. Потом, за что нам-то конец света? Я понимаю, американцы его заслужили, поскольку они погрязли в коммерции, безобразно ведут себя на мировой арене, постоянно вооружаются и вообще! А нам-то он за что?!

– Нам, например, за то, что мы развалили СССР, - послышался голос сзади.

– Или, например, за то, - предположила дама в богатой меховой шапке чуть ли не из бобра, - что у нас мужики кусаются почем зря!

– Или за то, - сказала Маня Холодкова, - что какая-то беспросветная у нас жизнь!..

– Одним словом, есть за что!
– подытожил Расческин и печально посмотрел на останки чайника, мутно белевшие у его ног.
– Если человек прожил жизнь, то он за глаза заслужил кару по Страшному следствию и суду. Но шутки шутками, товарищи, а надо что-то делать, если, может быть, нам всей жизни остался час!

– А что делать-то?!
– завел Пыжиков и умолк.

– Например, в оставшийся час времени, - сказал младший лейтенант, - можно было бы выяснить, нет ли среди присутствующих свидетелей происшествия от четвертого января... Как уже было сказано, в тот день неизвестный правонарушитель совершил нападение на гражданку Попову, которая проживала в вашем доме, подъезд первый, квартира шесть.

– А кто она была-то, - справилась Маня Холодкова, - эта самая гражданка, квартира шесть?

– В том-то все и дело, что она была заместителем директора Химзавода по науке, а то таскался бы я по квартирам в такую рань.

– Ну, тогда ее точно Муфель покусал!
– засмеявшись, сказал Расческин. Давай, Николай Николаевич, сознавайся, что это ты несчастную покусал.

Муфель не отвечал.

– Я не понимаю, - сказал Пыжиков, - какие могут быть смешки, когда, с одной стороны, человека убили, а с другой стороны, жизни остался час! Вы только представьте себе, господа, что, может быть, шестьдесят минут осталось на все про все! Действительно, нужно что-то делать... ну, я не знаю: попросить у всех прощения, завещание, что ли, написать или устроить прощальный пир!..