Бог Войны

Кент Рина

Этому самозванцу нужно отвалить или хотя бы приложить больше усилий, чтобы звучать сардонически и невыносимо язвительно, как настоящий Илай. Ставлю два из пяти. Не хватает актерских навыков.

Я стягиваю маску с лица с легкостью, которой не ожидала. Честно говоря, после той аварии, да еще с грузовиком, я думала, что умру или, по крайней мере, окажусь парализованной на всю жизнь. В лучшем случае отделаюсь несколькими переломами. Я смотрю на себя, на свои руки и снова шевелю пальцами ног.

Ничего.

Ни

за что на свете я не вышла бы из этой ситуации невредимой.

Постойте. Может, авария была сном?

Хотя, если рассуждать здраво, я бы сделала ставку на то, что нынешняя ситуация и есть тот самый сон, а не наоборот.

Может быть, я умерла, а это попытка доброжелательного ангела дать мне во сне пережить то, чего я не могла иметь при жизни.

Блестяще. Умерла в двадцать один год. Какая потеря потенциала.

Но, возможно, так даже лучше, учитывая все то дерьмо, происходящее в моей жизни в последнее время. Или то бремя, которое я взвалила на плечи близких мне людей.

Я начинаю садиться, но останавливаюсь. Илай помогает мне и подкладывает подушку, чтобы мне было удобно.

Может, я изуродована, и он мне сочувствует? Хотя это на него не похоже.

Если бы сочувствие встретилось Илаю в переулке, оно бы выкололо себе глаза, а он просто наступил бы на него и пошел своей дорогой.

Я прикасаюсь к лицу и чувствую обычную текстуру кожи. Никакой повязки. Хм… Честно говоря, я в растерянности.

— Что ты здесь делаешь, Илай? — мой голос звучит низко, хрипло, немного странно, как будто я кричала несколько дней.

Илай встает во весь рост, выглядя величественно в черной рубашке и серых брюках. Его богоподобное присутствие и привкус страха, который проникает в меня всякий раз, когда я оказываюсь рядом с ним, меркнут по сравнению с другим явлением.

Его глаза.

Впервые в жизни они увеличиваются в размерах. Они светло-серого оттенка, так похожего на пасмурный летний день.

— Повтори, — он говорит медленно.

— Что ты здесь делаешь, Илай? — раздражение прорывается сквозь мой голос, и мне приходится сглотнуть, чтобы не чувствовать дискомфорта.

Прежде чем он успевает ответить, я ловлю тень папы и мамы, входящих в дверь. Они оба держат в руках чашки с кофе и говорят тихим голосом.

Кажется, я слышу «опять» и «это уже невозможно». Я выпрямляюсь, чтобы подслушать, но они оба замирают, подняв головы и увидев меня.

Меня охватывает чувство комфорта, смешанное с ноткой беспокойства. Смешно. Я избегала их, сколько могла, после соревнований, но странная машина с выключенными фарами привезла нас к этой не слишком гламурной сцене.

— Привет, мама, папа… — говорю я виноватым

голосом и осекаюсь, когда они смотрят на меня в шоке, словно я призрак.

Что-то не так.

Они оба выглядят изможденными, словно постарели лет на пять с тех пор, как я видела их в последний раз. Мой отец, Коул Нэш, — самый собранный человек и самый любящий отец, и все же сейчас он выглядит так, будто находится на грани. Его прекрасные зеленые глаза, которые всегда напоминали мне о весне и искрящейся экзотической воде, выглядят полумертвыми.

И он похудел.

Мама выглядит еще хуже. Ее обычно блестящие светлые волосы, которые она передала мне по наследству, теперь тусклые и нехарактерно собраны в хвост. Кожа у нее пастозно-белая, а лицо выглядит изможденным.

Сильвер Куинс Нэш — знаменитость в этом мире. И не потому, что дедушка — бывший премьер-министр, моя бабушка — бывший политик или мой отец — бизнес-магнат. А потому, что она возглавляет различные благотворительные организации и прилагает огромные усилия, чтобы сделать наш мир лучше.

Благодаря ей я научилась сочувствию, сопереживанию и осознанию своей привилегированности и умению использовать ее ради помощи другим.

Мои родители — причина моих высоких стандартов любви, семьи и общения.

Они научили меня и Ари ценить себя задолго до того, как мы стали достаточно взрослыми, чтобы понять этот термин.

Поэтому меня убивает ощущение, что я — причина их бездушных глаз.

— Ава, милая… — мама обхватывает меня руками и сжимает в объятиях, которые почти раздавливают меня.

— Она… — я вижу, как расчетливый взгляд папы переходит на Илая. Между ними проскальзывает взгляд взаимопонимания, после чего отец кивает, и с его губ срывается прерывистый вздох.

Что, черт возьми, происходит?

Папе никогда не нравился Илай. И я имею в виду никогда.

Он называл его маленьким психом с двенадцати лет и часто из-за этого сильно ругался с дядей Эйденом — отцом Илая.

Он возненавидел его еще больше, когда я по глупости влюбилась в него, и предупредил, чтобы я избегала этого зануды, как будто он был искрой огня, а я — домом, облитым бензином.

Можно с уверенностью сказать, что он единственный человек, который с энтузиазмом присоединяется к разговору, когда я говорю гадости об Илае. Поэтому тот факт, что он кивает в знак согласия с тем же человеком, которого называет «сбежавшим заключенным» и «привилегированным преступником», по меньшей мере, странен.

Это же сон, в конце концов.

Мама отстраняется, но ее прикосновение не кажется мне сюрреалистичным. Я чувствую ее тепло и запах ее любимых вишневых духов. Это она. Моя мама.