Бог Войны

Кент Рина

Ава всегда была открытой книгой, включая ее поведение, требующее внимания, и чрезмерную ненависть в последние пару лет. Я понимал, чего она хочет добиться этим, и часто разбивал в пух и прах любую возможность, когда она могла зайти дальше.

Снова, и снова, и снова, и снова, черт возьми.

Пока она не упала на колени и не смогла увидеть во мне только своего спасителя.

Никого другого. Меня.

И все же сейчас она ощущается чужой. Не той

призрачной версией себя, а чем-то другим, чей мелкий шрифт я не могу прочитать.

— Почему я не могу вести машину? — спрашивает она низким, едва слышным голосом.

— Дело не в том, что ты не можешь.

— Дело в том, что я не должна, — заканчивает она. — Я поняла это по твоему нехарактерному гневу. Ты беспокоился обо мне, потому что предвидел приступ паники. Я буду испытывать его каждый раз, когда сажусь за руль?

— Скорее всего.

— Поэтому ты не дал мне сесть за руль в тот раз, когда я разбила твою машину?

— Верно.

— Это провоцирует приступы?

— Да.

— Это не было проблемой до того, как я потеряла память.

— Теперь стало.

— Почему?

— Неважно.

— По твоему мнению?

Я киваю.

— Хорошо, но ты хочешь знать, что я думаю?

— Валяй, — говорю я, хотя мне не нравится, к чему ведет этот разговор, не говоря уже о ее апатичном тоне и невыразительном лице.

— Я думаю, ты не хочешь, чтобы я знала о несчастном случае, который, как я полагаю, может иметь травматические последствия, способные повлиять на мое состояние.

Я барабаню пальцами по бедру, демонстрируя бесстрастность, которая прямо противоположна реву тревоги, разгорающейся в моем мозгу. Мой голос более спокойный, более контролируемый, чем у нее.

— Ты что-то вспомнила?

— Только несколько образов, где я лежу возле машины и смотрю на кровь. Ты был там, — ее вуаль нейтралитета спадает, и она смотрит на меня с дрожащим подбородком. — Это правда?

— А мои суждения о том, что в твоих воспоминаниях правда, а что ложь, считаются?

— Да.

— Почему?

— Потому что ты видел меня в худшем состоянии и остался.

— Почему ты так думаешь?

— Я не идиотка, Илай, и у меня также достаточно самосознания, чтобы понять, что ты наверняка видел ту мою версию, в которой столько проблем, что ее нельзя выпускать на улицу, и все же ты не отправил меня обратно к родителям и не запер в психиатрической клинике. Ты никогда не относился ко мне как к ненормальной, и я благодарна тебе за это. Нет, я благодарна тебе сверх меры. Я в долгу перед тобой и поэтому доверяю тебе в этом вопросе.

— Не стоит доверять мне. Я не могу доверять себе большую часть времени, так что и ты не должна.

Маленькая улыбка

искажает ее губы, и мне хочется впиться зубами в них и высосать ее кровь. Мне нужно, чтобы она перестала улыбаться, иначе ей не понравятся последствия ее действий.

— Я все еще думаю, что тебе можно доверять больше, чем моей голове, — шепчет она. — Лэн упоминал о моем бывшем психотерапевте и ненормальном поведении, но я проигнорирую это и свои ненадежные воспоминания, если ты мне так скажешь.

Моя челюсть сжимается. Этот ублюдок Лэндон, похоже, вернулся на свои похороны. Желание, которое я исполню скорее раньше, чем позже.

— Что еще сказал Лэн?

— Как обычно, всякую ерунду.

— Какую ерунду?

Ее щеки покрылись красным румянцем, и мне это ни капельки не нравится. Какого черта она краснеет, когда думает об этом мерзком ублюдке?

Она прочищает горло.

— Ничего важного.

— Скажи мне, и я решу, важно это или нет.

— Да ничего особенного, — она внимательно смотрит на меня. — А как насчет всего остального, что я только что упомянула? Тоже ничего?

Я вижу надежду в ее ярко-голубых глазах и потребность поверить в эту темную сказку, которую я для нее построил.

Я вижу следующую трещину в песочных часах, и вместо того, чтобы позволить всему идти своим чередом, я накладываю еще одну окровавленную штукатурку на ожидающего своего часа пыльного дьявола.

Я позволяю своей руке обхватить ее руку поменьше и говорю:

— Ничего страшного.

По ее телу пробегает дрожь, она выдыхает и вскидывает руку, переплетая наши пальцы.

— Спасибо.

Я смотрю на контраст ее светлой кожи с моей и сверкающих розовых ногтей, которые она часто прикладывает везде, где может дотронуться до меня. Я могу оставить следы по всему ее горлу, сиськам и заднице, но моя жена никогда не оставляет своих. Даже если я связываю ее, она как-то находит способ бесследно вцепиться в меня когтями.

Мой телефон вибрирует, и я игнорирую его, вероятно, потому что это означает отпустить ее.

Однако, когда он снова вибрирует, я достаю его свободной рукой.

Папа: Я жду тебя завтра на совещании по проекту «Ансил».

Несмотря на абсолютное неудобство при наборе сообщения одной рукой, я все равно делаю это.

Илай: С каких это пор посторонним разрешается присутствовать на стратегических совещаниях?

Папа: Ты не посторонний. Ты снова в списке.

Илай: Почему? Давление со стороны мамы?