Бог Войны
Шрифт:
Я перевела взгляд на него, и что-то загадочное ярко блеснуло за темно-серыми волосами.
Сегодня он выглядит по-другому, и я не могу понять, почему. Это потому, что мы наконец-то занялись сексом? Или возможности продолжения?
Или это что-то совершенно другое?
Приходит официант, чтобы принять наш заказ. После того как он уходит, я прислоняюсь щекой к руке и смотрю на него. По-настоящему наблюдаю. Легкие вкрапления серого и голубого цвета в его в остальном грозовых глазах, четкая линия челюсти, бесстрастное
Теперь, когда я думаю об этом, единственное, когда он на мгновение теряет контроль, — это когда его тело касается моего.
Хотела бы я знать, о чем он думает. Я бы стала мухой на подкорке его головного мозга, если бы он только позволил мне сесть в первом ряду. А может, и не мухой, потому что так он может меня прихлопнуть. Лучше нейроном. Возможно, воспоминанием.
За исключением того случая, когда я выставила себя идиоткой.
— Так кто знает о твоем неортодоксальном методе избавления меня от алкогольной зависимости? — спрашиваю я без особой горечи. Наверное, потому что не чувствую ее. По крайней мере, больше не чувствую.
— Никто точно не знает. Они думают, что я помог, как очень набожный муж.
Я фыркнула.
— Если бы существовала награда для наименее набожных мужей, ты бы выиграл ее с блеском.
— Вряд ли.
— Я очень хочу вернуть свои воспоминания, чтобы знать, о чем я думала, когда согласилась выйти за тебя замуж.
— Это было лучшее решение, которое ты когда-либо принимала.
— Вряд ли, — отвечаю я с улыбкой. — Ты как бы в самом конце моих возможных перспектив.
— Возможных перспектив — это каких именно?
— Хорошая попытка. Если я назову тебе имена, ты их перечеркнешь ради забавы, а я больше не могу закрывать глаза на твои токсичные привычки, — в конце концов, теперь я уже завладела его вниманием. Только не уверена, что это правильное внимание.
И перерастет ли это непостоянное внимание в нечто большее.
Его пальцы слегка сжимают бокал, и это изменение языка тела я бы не заметила, если бы не наблюдала за ним с ястребиным вниманием.
— Ты что, проснулась сегодня и решила превратить мою жизнь в ад?
— Не говори глупостей, — я играю со своей соломинкой. — Я каждый день просыпаюсь с такими мыслями.
Он качает головой с горькой уступкой, и я улыбаюсь, когда официант приносит мне салат фалафель и хумус.
Я замечаю блюдо Илая — какой-то кебаб. Пока я ем, я наблюдаю, как он режет его на мелкие кусочки, но никогда не подносит ничего ко рту. А когда подносит, словно для показухи, то кладет обратно и делает глоток своего напитка.
Слова Сэм о том, что нужно спросить его напрямую, толкают меня на вопрос:
— Почему ты никогда не ешь?
— Я всегда
— Ты человек, а не продукт. Что ты имеешь в виду под «истек срок годности»? Мерзость, — я сморщила нос. — И еще, я знаю, что ты ешь еду Сэм, но я никогда не видела, чтобы ты ел вне дома.
— Вот поэтому я и не ем.
— Тогда зачем ты заказываешь ее в ресторанах?
— Чтобы поддерживать имидж.
— Есть причина, по которой ты не можешь есть в ресторанах?
Его губы сжались, прежде чем принять свою обычную неодобрительную форму.
— Я им не доверяю.
— Это из-за твоего ОКР? То есть, я думаю, что дело в этом? Я не хочу разбрасываться этим термином, но у тебя явно выраженные симптомы.
— В легкой форме. Самодиагноз. И да, это играет определенную роль.
— А с другой стороны?
Он приподнял бровь.
— Что за внезапное любопытство?
— Мы женаты, Илай. Думаю, мы должны что-то знать друг о друге. Ты так не считаешь?
— Быть женатым не значит иметь право разрушать личную жизнь друг друга, так что нет, я не думаю, что мы должны знать личные вещи друг о друге.
— А я считаю. Я отказываюсь жить с незнакомцем и поэтому буду продолжать пытаться понять тебя. Ты можешь рассказать мне сам или я узнаю это сама. Так может, ты будешь чуть более разговорчивым и избавишь нас обоих от проблем?
Он продолжает нарезать еду, движения в лучшем случае механические, и я думаю, что он снова отгородил меня своими высокими стенами, но тут его глубокий голос разносится в воздухе.
— Меня отравили, когда мне было лет шесть. Какая-то служанка, которую послал один из конкурентов отца, чтобы устранить его единственного наследника. Мама вовремя поняла, что что-то не так, и отвезла меня в больницу. Мне промыли желудок, и это избавило меня от потенциальной опасности, но после этого я не мог есть. Родители пытались переубедить меня любимыми блюдами и даже нездоровой пищей, но ничего не помогало. После того как я несколько дней отказывался класть что-либо в рот, врачам пришлось откачивать меня, а родители обратились к детскому психотерапевту. Это мало помогало, и любое внешнее давление только заставляло меня еще больше уходить внутрь себя.
Мои губы приоткрылись.
Так вот почему я никогда не видела, чтобы он ел. Он был травмирован каким-то событием в прошлом. Мое сердце сжимается при мысли о том, что его детская версия была настолько насторожена по отношению к еде, что он занимался самоистязанием.
— Мне жаль, что ты прошел через это.
— Не жалей меня.
— Не жалею. Я сочувствую. Понятие, чуждое тебе, но обычное для большинства людей, — я делаю паузу. — Как ты выкарабкался из этого?
— Мама и Сэм договорились готовить мне еду. Мама пыталась, но у нее нет кулинарных навыков.