Богач, бедняк
Шрифт:
– - Садись, садись,-- взволнованно повторяла она, направляя его к облезлому стулу.-- Какой чудесный день!– - воскликнула она тонким, пронзительным голосом, ставшим таким за долгие годы постоянного нытья. Бесформенные, распухшие ноги в мягких широких инвалидных туфлях. Она передвигалась как калека, с трудом, словно несколько лет назад попала в катастрофу и у нее сломаны ноги.
– - Ты выглядишь великолепно. Абсолютно великолепно...-- Он вспомнил, что она часто повторяла эти слова из "Унесенных ветром".-- Я так боялась, что лицо у моего мальчика изуродовано, но ты такой красивый! Ты унаследовал свою внешность от меня, здесь сразу видно мою ирландскую семью. Не то, что те двое.-- Она медленно, неуклюже расхаживала перед ним. Томас сидел,
Томас вытащил фотографию сына.
– - Как его зовут?– - спросила мать.
– - Уэсли,-- сказал Томас.
– - Уэсли Пиз,-- повторила мать.-- Какое приятное имя.
Томас не стал поправлять ее, что мальчика зовут Уэсли Джордах. Не сказал, что ему пришлось немало повозиться с Терезой, чтобы она подыскала для сына не столь броское имя. Но она, как всегда, прибегла к излюбленному приему -- слезам, и ему в конечном итоге пришлось уступить.
Мать посмотрела на снимок со слезами. Она поцеловала фотокарточку.
– - Какой маленький, красивый малыш,-- сказала она.
Томас не помнил, чтобы мать хоть раз поцеловала его, когда он был маленький.
– - Может быть, ты когда-нибудь отвезешь меня к нему?
– - Конечно, отвезу.
– - Когда?
– - Как только вернусь из Англии.
– - Боже, Англия. Мы только что нашли снова друг друга, а ты уезжаешь на другой конец света!
– - Всего на пару недель.
– - Должно быть, у тебя все хорошо складывается, если ты можешь позволить себе такое путешествие.
– - У меня там работа,-- объяснил он. Томас старался избегать слов "бой", "драка".-- Дорогу мне оплачивают.-- Незачем создавать у матери впечатление, что он богат. В семье Джордахов вполне достаточно одной женщины, которая отправляет в карман каждый цент в доме.
– - Надеюсь, ты откладываешь деньги на черный день,-- сказала мать.-При твоей профессии...
– - Конечно,-- заверил он ее.-- Обо мне нечего волноваться.-- Он огляделся.-- Руди копит, могу поспорить.
– - Да, конечно,-- подтвердила она.-- Квартирка не такая уж большая. Но жаловаться грех. Руди платит одной женщине. Она приходит каждый день, убирает квартиру и ходит за покупками в такие дни, когда мне трудно подняться по лестнице. А сейчас он говорит, что ищет квартиру побольше. На первом этаже, без лестницы, а то мне трудно ходить. Он мне почти ничего не рассказывает о своей работе, но в прошлом месяце в газете была статья о нем, в которой говорилось, какой он молодой, способный, перспективный бизнесмен в городе, так что, скорее всего, дела у него идут хорошо. Но он имеет полное право быть экономным. Деньги всегда были трагедией в нашей семье. Они преждевременно превратили меня в старуху.-- Она вздохнула, по-видимому, от жалости к себе.-- Твой отец на деньгах едва не свихнулся. Я не могла выжать из него и десятидолларовой бумажки на самое необходимое. Приходилось из-за каждого цента с ним сражаться. Какие были скандалы! Когда будешь в Англии, разузнай осторожно, не видел ли кто его там. Этот человек может объявиться где угодно. Ведь он же европеец и вполне мог вернуться туда и прятаться там все это время.
Явно, крыша поехала. Несчастная старуха! Руди к этому его не подготовил.
– - Ладно,
– - Какой ты добрый мальчик,-- сказала она.-- Я всегда в глубине души чувствовала, что ты добрый, хороший мальчик. Но тебя портила дурная компания. Если бы у меня было достаточно времени на то, чтобы стать для тебя хорошей матерью, я смогла бы уберечь тебя от множества неприятностей. Ты должен быть строгим со своим сыном. Любить, конечно, но обращаться с должной строгостью. А твоя жена добра к мальчику?
– - Она -- в порядке,-- уклончиво ответил он.
Нет, лучше с ней Терезу не обсуждать. Он посмотрел на часы. Эта беседа с матерью, эта темная комната, его угнетали.
– - Послушай,-- сказал он.-- Уже почти час. Давай куда-нибудь съездим и пообедаем. У меня внизу машина.
– - На ланч? В ресторан? Ах, как здорово!– - воскликнула она, словно девчонка.-- Мой взрослый, сильный сын приглашает свою старушку мать на ланч.
– - Мы поедем в самый лучший ресторан.
Возвращаясь поздно вечером в Нью-Йорк на машине Шульца, он вспоминал события этого дня и размышлял над тем, удастся ли ему еще когда-нибудь навестить мать.
Сложившийся еще в юности образ матери теперь изменился. Из постоянно бранящейся, вечно раздраженной и недовольной женщины, фанатично преданной только одному сыну в ущерб другому, она превратилась в безобидную старуху, жалкую, одинокую, ужасно жаждущую сыновней любви, довольную даже самым пустяковым знаком внимания к себе.
За ланчем он заказал ей коктейль, и она слегка опьянела. Хихикая, как девчонка, она все время повторяла: "Ах, как дурно я себя веду!" После ланча он повозил ее по городу и был поражен, что он оказался совершенно ей незнакомым. Она жила в нем долгие годы, но, по существу, ничего в нем не видела, даже университет, в котором учился ее сын.
– - А я и понятия не имела, что город такой красивый,-- то и дело восклицала она, когда они проезжали кварталы с большими комфортабельными домами среди деревьев и зеленых лужаек. Проезжая мимо универмага Калдервуда, она еще сильнее удивилась: -- Никогда не думала, что это такой большой магазин. Знаешь, я в нем никогда не была. И только подумать, им заправляет наш Руди!
Припарковав машину, они медленно прошли по первому этажу. Он купил ей замшевую сумочку за пятнадцать долларов. Продавщица завернула в бумагу ее старую сумочку, и она с гордым видом, перебросив ремешок новой сумки через руку, чинно вышла с ним под руку из магазина.
Весь день она говорила без умолку, впервые рассказывала ему о том, как ей жилось в сиротском приюте ("Я была самой красивой девочкой в классе. Когда я оттуда уезжала, меня даже наградили".), о том, как она работала официанткой, о том, что ей всегда было стыдно, что она незаконнорожденная, о том, как она ходила в вечернюю школу в Буффало, чтобы получить образование, о том, что не позволяла никому поцеловать себя, пока не вышла замуж за Акселя Джордаха, о том, что весила она в день свадьбы всего девяносто два фунта1, о том, каким красивым был их городок Порт-Филип в тот день, когда они с Акселем пришли смотреть пекарню, о том, как они катались на белом экскурсионном пароходе по реке, а оркестр на палубе играл веселые вальсы, о том, как хорошо было у них в квартале, когда они приехали и поселились в нем, о том, как она мечтала открыть собственный уютный ресторан, о том, какие светлые надежды она связывала со своей семьей.
Когда он привез ее назад домой, она попросила подарить ей фотографию внука, чтобы, вставив ее в рамочку, держать на своем ночном столике в спальне. Получив карточку, она проковыляла в свою комнату и вынесла оттуда пожелтевшую от старости фотографию -- когда ей было девятнадцать, в длинном белом платье, стройная, такая серьезная, красивая девушка.
– - Это тебе на память,-- сказала она.
Она молча наблюдала, как он осторожно вкладывал фотографию в свой бумажник, на то место, где прежде лежала карточка его сына.