Богатырь сентября
Шрифт:
Однако некое малое чудо и Понтарх подарил на прощание. Часть мореходов пошла собирать плавник вдоль полосы прибоя, чтобы разжечь костер, оставшиеся стали чистить рыбу, бросая очищенную в большой корабельный котел, и в ведре она не иссякла, пока котел не наполнился. Салтан взялся за пояс, чтобы вынуть огниво и кремень, но Елена знаком остановила его и кивнула сыну.
– Сейчас, батя!
Гвидон присел возле костра, щелкнул пальцами – и от щелчка в кучу наломанных, серых и белых от морской воды палок посыпались искры. Огонь сразу занялся, мореходы хором ахнули, а с ними и сам Салтан. И впервые за этот странный день на устах царицы Елены появилась улыбка.
– Где ты такому
– Не учился я. Как-то само собой…
– Он многому не учился, а умеет, – добавил Елена. – Не я же, в бочке сидя, его выучила лук сделать и в птицу на лету попасть стрелой из простой тростинки. А он – сумел.
– Ловок ты, сынок! – Салтан похлопал Гвидона по плечу. – И знаете, что вам скажу, – он обвел глазами людей вокруг костра, начав с жены и сына, – пусть черт морс… пусть хоть змеи трехголовые возьмут тот город колдовской, а главное, что вас я нашел невредимыми. Царство у нас и без того есть, никуда не денется. Не для того его деды мои и прадеды строили, сил не жалея, рук не покладая, иной раз и голову слагая ради его блага. Легко пришло – легко ушло, знать, судьба. Поедем-как домой лучше, в Деметрий-град. Довольно с нас чудес этих, будем жить, как люди живут. Еще троих сыновей родим, да, душенька? Какие наши годы – вся жизнь впереди.
Елена вздохнула и прислонилась головой к его плечу. Но Гвидон нахмурился:
– Нет, батя, так не пойдет. Вы с матушкой домой поезжайте, а я не могу. Моя-то жена куда исчезла?
Невольно он глянул в сторону дуба, к которому шел в тот первый день, когда увидел битву лебеди с черным коршуном. Все проследили за его взглядом, но больше крупных птиц над морем не было, одни чайки.
– Где город, там и она, так Понтарх сказал. И город мой мне жаль, а жену того пуще. Я буду ее искать.
Тень набежала на ясное, открытое, веселое лицо Гвидона. Он обладал немалыми умениями, не ведая, откуда они взялись, но жизненный опыт его насчитывал всего год. Он словно проснулся уже взрослым человеком, ничего не помнящим о своем прошлом. Его и не было – этого прошлого. Все, что у него на самом деле было – выстрел по коршуну, несколько встреч с лебедью, несколько полетов за море в виде комара или шмеля. Лебедь была ему и благодарной за спасение подругой, и мудрой наставницей, и любящей женой – была всей его собственной жизнью. Откажись он от нее, кем останется? Взрослым младенцем без гроша за душой?
– Поедим давай, а там видно будет. – Хмурясь, Салтан тронул его за локоть.
Как поверить, что этот парень, на вид твоих же лет – твой сын! Но, видя его, к тому же попавшего в беду, Салтан себя самого порой ощущал вдвое старше собственных двадцати лет. До того Гвидону помогал Понтарх, но вот чудеса закончились, дальше надо заботиться о сыне ему, отцу. Но все случилось слишком быстро: еще вчера он не знал, что отец, а сегодня сын уже взрослый.
Но ладно бы – младенец! Кто в двадцать лет готов увидеть родного сына тоже двадцати лет? Выскочил, будто гриб из-под земли! Казалось бы, при стольких чудесах еще одно погоды не делает. Но чудо мгновенного взросления Гвидона было первым, и оно-то потянуло за собой остальные. Елена вчера рассказала, что из бочки Гвидон вышел двенадцатилетним, а потом за каждый месяц возрастал на год, и к тому дню, когда услышал о царевне, затмевающей красотой свет божий, уже был не моложе парней, кому пора жениться.
Рассевшись вокруг котла прямо на землю, принялись за еду. На корабле нашлось пшено и лук – добавить к морской рыбе, но приходилось припасы сберегать на обратный путь, пополнить было нечем. У каждого корабельщика имелась ложка, в сапоге или за пазухой, а царскому семейству
Вздыхая, Гвидон невольно вспоминал вчерашний пир. Сколько всего наготовили дворцовые его повара, да и тетка Ироида расстаралась, желая заслужить прощение. И пироги-башни, и жаренные целиком поросята, бычки, барашки, жирные гуси в яблоках, утки с капустой, куры, начиненные кашей… Только не лебеди. Лебедей княжеским указом на острове запрещалось и стрелять, и есть. Где же она теперь, Кикнида? Чуть ли не на каждом вдохе Гвидон поднимал глаза и окидывал горизонт ищущим взглядом – не летит ли она, его любовь, на широких белых крыльях?
– Обманула нас тетка, – негромко сказала Елена, передав ложку Салтану.
– Обманула? В чем?
– Это ведь она нас трех научила в тот вечер за пряжу сесть. В Святки никакую работу не делают женскую: не ткут, не прядут, ни вяжут, ни шьют. Мы бы и не подумали. А она заявилась к нам, как темнеть начало…
– Она – Бабариха?
– Ну да. Как мы без родителей втроем остались, она пришла, сказала, родственница наша дальняя, только мы до того ее и не знали. И от матери я ни разу не слышала о ней. Мы с сестрами и такой родне были рады. Она сказала: как стемнеет, засветите три лучины, беритесь за пряжу, прядите и свои самые заветные желания рассказывайте – все сбудется. Мы было боялись – как бы Пятницу Параскеву не разгневать, а тетка говорит: ничего не бойтесь, спрядете себе долю счастливую. Мы и послушались: уж больно счастья хотелось. Чего нам ждать было, трем сиротам? Надеяться не на кого, только тем и добывали себе хлеб с квасом, что пряли. Только и умели, что прясть – чего же, думали, себе счастья не напрясть в волшебный-то вечер… Вот и взялись…
– А меня Васька Буйной подбил, – подхватил Салтан, отдав ложку Гвидону. – Приятель мой. Пойдем, говорит, да пойдем девок посмотрим. Мне же после Крещения жениться было пора, восемнадцать лет, куда дальше тянуть? А я уж знал, как мне по старинному обычаю все устроят: приведут двадцать девок, дочерей боярских, поставят в ряд, смотри, скажут, батюшка, выбирай себе любовь на всю жизнь. Девки будут разубранные, нарумяненные, набеленные, в косах лент больше, чем волос, а сами девки со страху едва на ногах стоят, слова молвит не могут – где же тут себе суженую найти? Спросишь: как звать тебя, девица? – а она: «Ме-ме-ме…» – и языком едва ворочает.
Царь так похоже изобразил смущенную до беспамятства деву, забывшую собственное имя, что Гвидон, забыв печаль, прыснул со смеха. Корабельщики тоже усмехнулись в бороды.
– И рассмотреть не дадут – ступай мимо строя, гляди, на кого глаз упадет. Пойдем, Васька мне говорит, посмотрим, пока девки не знают, ты себе присмотришь, да и я присмотрю. И шли-то мы мимо вашего двора. Васька говорит: а тут кто живет, вроде тоже девки есть? У вас ворота были заперты, да он меня подсадил, потом я его втащил, стоим под оконцем, слушаем…
– Да кто бы нас пустил на царские смотрины! – Елена всплеснула руками. – И родом мы не знатны, и надеть-то нам нечего. Приданого – липовы два котла, да и те сгорели дотла, деревянный горшок да свиной рожок, да два полотенца из дубова поленца, да одеяло стеганое алого цвету, а как ляжешь спать, так его и нету!
Елена засмеялась, а Гвидон опять вздохнул, окидывая глазами место, где вчера еще был город:
– Ляжешь спать – его и нету…
– Душенька, да за все мое царство-государство я не вспомню, во что ты одета была. – Салтан улыбнулся, видя, как оживилось лицо Елены. – Видел только глаза твои. Да что обещала богатыря родить – богатырь-то мне и надобен был. Война же шла у нас с королем Зензевеем.