Боги должны уйти
Шрифт:
В долине среди воинов, преследующих детей, началась паника.
– Посмотри: оцинвалы в страхе бегут.
– Наши мужчины вернулись. Они оторвут головы оцинвалам. Они...
– Это не воины, нет. Гляди: лучников напугал черный кайман.
Гигантский кайман схватил зубами поперек ребер бегущего стрелка и, высоко подкинув, проглотил вместе с луком.
– Ну и чудовище! Оцинвалы бегут. Этот кайман в наши места послан богами. Он спас детей, они успели спрятаться в лесу.
Засвистела палка, ударяя снизу по икрам ног.
– Пошли, дефочка, пошли, Саблезуб зовет.
Пришлось повиноваться.
– 23-
Взгляд заметил необратимые изменения в деревне. Землю густо засыпал пух циновок, из домов доносились предсмертные стоны.
Рой мух клубился над входом в дом Старой Совы. Я поспешила внутрь, и сердце провалилось в пустоту. Из груды наваленных друг на друга тел торчали в разные стороны скорченные руки и фиолетовые ноги. Из-под чьей-то окровавленной ступни, не мигая, в упор уставилась на меня Старая Сова. Ее глаза выпил ужас, на голове зияла рана, губы шевельнулись:
– Беги, девочка, беги прочь!
В дом ворвался Саблезуб:
– Дряхлые женщины никому не нужны, даже самим себе.
Он вытащил меня из дома.
При свете я разглядела его лицо. У него был высокий, вытянутый к затылку лоб. То, что я приняла в темноте за шлем, оказалось искривленным наголо выбритым черепом. Глаза пылали, как у завзятого любителя маккоо. Но крутизна орлиного носа доказывала знатное происхождение. Пластинки из драгоценного нефрита украшали не только руки, но и дубленые расписные сандалии, повязку и наплечники.
Мать говорила: " О богатстве судят не по украшениям на шее, а по обуви. Драгоценные браслеты можно спрятать в сундук. Лишь обувь выдаст знатного жениха".
Саблезуб схватил за руку:
– Идем!
Соседний дом был пуст, повсюду валялись зерна маиса и растоптанный пчелиный воск. Перья подушек усеяли пол под ногами.
– Ты - моя.
– Прочь!
– Приняла за низкородного? Не ошибись. Мой приказ может укротить ярость воинов.
Он сгреб тяжелые жемчужные бусы с моей груди.
– Я пощадил твою скорбь в эту ночь. Но день высушил слезы. Ты не откажешь мне.
Пальцы сдавили плечи. Горячее дыхание опалило шею. Я оттолкнула локтями звериную морду, вырвалась из рук. Он прохрипел вслед:
– Не думай, что позволю второй раз произнести "нет".
Саблезуб гортанным голосом созвал соплеменников.
Оцинвалы сбежались на зов.
– Деревню сжечь. Уходим в горы. Женщин связать. Пойдут с нами.
К лачуге Старой Совы подскочил Звонкий Барабан с факелом в руке, размахнулся и швырнул внутрь. Огонь лизнул циновки и, пробежав по стенам к потолку, взвился черным чадом к небу.
– Пощади! Не сжигай дома!
– сорвалось с моего окаменевшего языка.
– Если дети вернутся, им негде будет укрыться.
В
– Дети? С сегодняшнего дня Шоколадную Долину никогда не огласят детские голоса. Не проси. Ты сказала "нет", - это значит, не сумела подобрать ключ к сердцу Саблезуба. И теперь до самой ночи оно не услышит ни одной твоей просьбы.
Подброшенный факел Саблезуба взлетел над моим милым домом, упал на крышу, и кровля задымилась.
Дома и сараи вспыхивали один за другим. Глиняные стены трещали, раскаляясь от пламени внутри. Женщины плакали и тянули руки к домам, но стражники грубыми окриками, пинками и ударами палок согнали пленниц в толпу, окружили и, приковав к длинной жерди, вытесанной из срубленного тиса, погнали по западной дороге в горы.
Пленниц в нашей связке оказалось двадцать восемь. Нас с сестрой привязали далеко друг от друга, за пять человек, и я не смогла утешить ее слез. Она по-детски рыдала, глядя на догорающий дом, умоляя спасти заветный сундучок: "Там зеркало, там подарок моего отца!" Но стража, увлеченная дележкой просыпанных из худого мешка шоколадных бобов, к счастью, не понимала наш язык
Я думала: "Пусть сокровища навсегда останутся под обломками стен, и тогда душа матери будет владеть ими вечно".
Лишь одно успокаивало сердце: Маленький Вождь был в надежных руках.
Наверно боги разматывают клубки судеб, не как ветер подует, а согласно строгим правилам чести и благородства. Хвала небожителям за то, что младенец жив и здоров. В семействе знатного оцинвала-барабанщика ему не грозили ни унижение, ни голод.
Вдруг раздался пронзительный крик, скованные пленницы оглянулись на шум:
– Ах ты, глупый, дрянной, пустозвонный Барабан! Я жена, а не пленница! Не смей обращаться со мной как с рабыней! Развяжи меня!
Показалась супружеская чета. Звонкий Барабан тащил жену, она сопротивлялась, царапалась, била кулачком по раскормленной роже. Но супруг, стойко выдержав атаку взъерошенной птицы, немилосердно приковал жену к рабскому шесту.
Она извивалась в его лапах и кричала:
– Как я понесу детей? В зубах? Ах ты, грязный палач, самец! Ты бросишь их на дороге? Или кинешь в огонь? Убей меня вместе с ними, подлец!
Звонкий Барабан, поразмыслив, исправил ошибку. Освободив руки Болтливой Попки, он привязал ее к шесту за длинные косы, позволяя нести близнецов в руках.
Болтливая Попугаиха вилась ужом на шесте и грозила:
– Вырастут мои сыночки, отомстят толстобрюхому кайману! Привяжут за корень, пусть его крысы отгрызут! Будь проклят, Пустозвон, никогда не подпущу тебя к моей шиншилле!
Она разрыдалась. Уходящий вразвалочку супруг даже не оглянулся.
– Э, не реви! Все мужчины такие! А ты не знала?
– сказала Чалая Лога.- Переспят ночь и пресытятся. Почешут корень - и забудут. Не плачь, дурочка. Радуйся, что предатель детей в огонь не бросил.