Боги мёртвого мира

А. Командор

Берт заглянул в мешок и поморщился.

– Ой, оставь свои обноски! Моя репутация пострадает еще больше, если меня увидят в компании кого-то вроде тебя в этих твоих нищенских тряпках. Я тебе, так уж и быть, выделю что-нибудь из своих вещей. Нам все равно придется ночевать в моем поместье.

– Ладно. Завтра утром поедем к госпоже Инмори. Но пока без твоей… женщины. Сначала узнаем, там ли она и сможет ли помочь.

– Хорошо.

– В таком случае, пора.

Келлгар с мрачным лицом собрал волосы в хвост на затылке, надел черную мантию с капюшоном и обмотал лицо полоской черной ткани, оставив щель для глаз. Надвинул поглубже капюшон, поправил меч на поясе, прицепил к портупее кинжалы.

– К чему этот маскарад? – Берт едва смог удержаться

от колких комментариев.

– Черные всадники, – ответил Келл.

Берт не стал больше спрашивать. Это какая-то его детская душевная травма, которую не стоило бы ворошить. Вот только поможет ли месть излечить больную психику?

Келлгар тем временем распихал по карманам заранее приготовленные бутылочки со спиртом, кремень и кресало, бесшумно выскользнул за дверь и спустился на первый этаж, где спали монахи. Двери в комнаты никогда не запирались. Еще ни разу никому не приходило в голову напасть на монастырь ордена рыцарей-монахов Великой Единой Церкви. До этого дня. Келлгар не боялся кары господней: госпожа Инмори сказала, что бог давно мертв.

Он распахнул первую дверь. Монах в коричневой рясе без движения лежал на кровати. Его глаза были открыты, он смотрел вверх. На звук он опустил глаза к двери, беззвучно пошевелил губами, но не более. Келл вытащил меч, чье лезвие засверкало в свете свечи подобно снегу на закате. Медленно подошел к монаху.

Решимости вдруг поубавилось. Первой мыслью, которую он тут же отбросил, было желание повернуть назад, бросить свою месть и забыть все обиды. Келл напомнил себе, что этот человек убивал и грабил его знакомых, насиловал его родных и не задумывался при этом о грехе и морали. Да, месть не может воскресить родных, вернуть друзей. Да, мертвецам не станет легче от того, что к ним на Той стороне присоединится повинный в их смерти. Мертвым все равно. Но станет легче тому, кто выжил и кто вынужден тащить за собой этот тяжкий груз чужих смертей и своей боли. Мужчина отбросил все сомнения.

– Бога нет, – тихо сказал он и рубанул мечом по светлому беззащитному горлу. Бурным потоком хлынула алая кровь. Меч перерубил горло почти наполовину, кровь попала в трахею и с бульканьем потекла изо рта.

Келл наблюдал, как монах дергается и задыхается и как неподвижно замирает с обращенным к нему напуганным взглядом. И не почувствовал ничего.

Первое в его жизни убийство не принесло долгожданного освобождения, не сделало его счастливее, но также и не заставило сердце дрогнуть от жалости к своей жертве. Не то, чего он ожидал. Убийца почувствовал легкое разочарование. Он должен был получить удовольствие, и он его получит.

Келл вошел в следующую комнату, и картина повторилась. Но в этот раз он не медлил. Безжалостно разрубил шею, окропив темными каплями стену, столик со свитками и свою одежду, разбрызгал немного спирта на умирающее тело брата и вышел.

Подступило безумие, которое он долго скрывал под маской смирения.

После четвертого монаха он уже вошел во вкус и убивал легко. Решил, что проявляет излишнее милосердие и убийцы совсем не мучаются перед смертью. Решил, что справедливее было бы надругаться над ними. Рубил руки и ноги, раскидывал их по комнате, пинал отрубленные головы перед собой по коридору, как будто играет в мяч, с диким хохотом кромсал тела кинжалами. Помочился на одного из монахов, решил, что поступает глупо и отвел струю в сторону, попутно замочив пальцы. Выругал себя за слабость и принялся за своих жертв с новым приливом остервенения. Бранил и проклинал своих учителей такими словами, какие всю жизнь боялся произносить даже мысленно. В завете Единого Бога говорится: смирение и покаяние, там говорится: нет большего греха, чем отнять жизнь у слуг божьих. Значит, не видать ему света на Той стороне, если этот свет, конечно, не очередная выдумка священнослужителей для осуществления контроля над массами.

Берта нигде не было видно, но Келлу было все равно: он веселился, богохульствовал и убивал.

Никто так и не оказал ему сопротивления. Все, на что были

способны монахи в одурманенном состоянии – поднять руку перед собой или промычать что-то не вполне разумное. Прикончив двенадцать монахов, он отправился в другое крыло. Оно находилось чуть дальше от кухни, и в коридоре валялись несколько человек, которые не успели дойти до своих комнат, прежде чем начал действовать яд. Там он продолжил свои зверства. Один из братьев лежал на животе, и Келлгар даже не стал переворачивать его на спину, чтобы посмотреть жертве в лицо. Он воткнул меч в спину брата чуть ниже левой лопатки. Другой монах сидел, привалившись к стене. Он был слишком молод, чтобы участвовать в расправе над деревней пятнадцать лет назад, но Келл не пощадил и его. В ту ночь черные всадники тоже никого не щадили. Пусть скажут спасибо за быструю смерть, а то ведь по всем правилам полагалось для начала их отыметь. Келл склонился над очередным монахом, но вдруг почувствовал боль в затылке. Оглушенный он упал на пол. Голова кружилась, но он ясно различил над собой темную фигуру. Брат Анри. Почему он его упустил? Ведь Келл не видел, как Анри входил или выходил из трапезной. И за свою ошибку сейчас поплатится жизнью, так и не завершив дело кровавой мести.

Обычно мягкие черты лица старшего наставника исказились гневом и болью, он занес меч для решающего удара, пока Келлгар еще не успел перевернуться на спину или схватить выпавшее из рук оружие.

«Вот и все», – успел подумать мужчина. Невозможно приготовиться к смерти, и Келл выдал самую естественную реакцию на приближающийся конец: страх. Он зажмурился, а в мыслях уже рисовались картины холодных пальцев тьмы с Той стороны, которыми он отныне будет навечно скован.

Брат Анри тяжело вздохнул, замер на мгновение и медленно опустил голову. Из его живота торчал меч. Старик выронил из ослабевших пальцев оружие и пошатнулся. Берт вытащил из его спины меч, и брат свалился на Келла. Молодой баронет стоял бледный как смерть с выпученными от ужаса глазами и раскрытым ртом в тщетных попытках вздохнуть. Это его первое убийство. По прихоти судьбы-злодейки он лишил жизни своими руками того, чей смерти хотел меньше всего.

Келлгар, такой же бледный и напуганный, вылез из-под тела наставника – тот еще был жив – и подобрал свое оружие. Юноши таращились друг на друга одинаково ошалелыми глазами в попытках осознать, что же сейчас произошло. У Берта подкосились ноги, он едва успел опереться о стену, как его обильно вывернуло на и без того запачканные полы гимназии.

Келл мог думать лишь о том, как только что чудом избежал смерти. Оба парня готовы были расплакаться, каждый по своей причине, и лишь благодаря присутствию другого держали себя в руках. Келл хлопнул товарища по плечу.

– Спасибо, дружище, я в долгу перед тобой. – Он откашлялся и отвел глаза – от трупов, и от липкой крови, заливающей коридоры, и от темного пятна блевотины. – Я увлекся. Надо закончить начатое.

Берт промычал что-то не вполне внятное: все его мысли сейчас занимал затихающий в последних судорогах брат Анри.

Келлгар прикончил последних двух монахов, разлил весь оставшийся спирт по коридорам. Парни отошли поближе к выходу, Келл поджег прихваченную в одной из комнат лампу и бросил ее в коридор. Пламя вспыхнуло в мгновение ока и уже через несколько секунд разошлось по спиртовой дорожке в комнаты и одного, и другого крыла. Келлгар глядел на пламя как зачарованный, даже жар из коридора его не беспокоил. Значит, вот как сгорела его деревня…

– Пора убираться отсюда.

Юному баронету пришлось силком волочить его за собой, ухватив за предплечье.

– Скоро пожар заметят в городе. Если нас здесь застанут, нам несдобровать.

Келл и сам это понимал. Он побежал за Бертом и только сейчас заметил вещевой мешок за его плечом.

– Что это там?

Хотя он и так уже догадался по звону стекла. Берт вымученно усмехнулся.

– Не пропадать же добру! В монастырских погребах столько хорошего вина осталось, прямо слезы наворачиваются. Прихватил только самые старые.