Боги выбирают сильных
Шрифт:
Я больше года была министром колоний; за это время в подвластном Божественному Виктору мире не случилось ни одного военного выступления против нас, кроме мятежа в Нарбоннии. Мне удалось наладить добрые отношения даже с таким могущественным и строптивым федератом Империи, как богдыхан. И после всего этого я должна уйти вслед за живой развалиной, которая была моим отцом?! Уйти — и добровольно уступить власть дяде, то есть тому, кто спит и видит, как бы разрушить наследие Юстинов?!!
— Эмиль, — сказала я кузену Даласину, — ты знаешь меня двадцать восемь лет. У меня нет друга ближе, чем ты. Поверь, я бы многое могла тебе сказать, могла бы оправдаться,
17
«Серьезное — на завтра» (лат.)
— Никакого заседания не будет, — с прежним горестным выражением повторил Эмиль и прибавил: — Если твой отец немедленно подаст в отставку…
— Этого не случится! — быстро проговорила я. — Ты можешь как-нибудь сказать своему деду, чтобы он не ждал Тита Юстина в Палатинском дворце. Собственно, ты окажешь мне услугу, если сделаешь это.
Убеди императора уехать из Темисии. Скоро ему все равно отправляться в Мемнон, так пусть уедет раньше! Для меня это важно, Эмиль. Помоги!
— Ты ведешь себя, как ребенок! — взорвался он. — Ну что изменится, если нам с тобой удастся развести на несколько дней Тита Юстина и Виктора Пятого?! Неужели тебе хочется, чтобы твоего больного отца изгнали из Квиринала с позором? К этому идет!
— Мне неловко напоминать, Эмиль, но в таких делах тебе меня учить…
— Пусть я в политике невежда, но я сам слышал, как принцепс Клавдий Петрин заявлял, что Сенат может объявить Титу вотум недоверия!
— Может, не может… По-твоему, я понимаю меньше Клавдия Петрина? Это мои заботы, Эмиль. Я с ними справлюсь. Чем сильнее на меня давят, тем увереннее я себя чувствую. Между прочим, дядя это знает; вот почему он столь осторожен. «Спеши медленно» — вот его девиз. Не беспокойся за меня, кузен. Я справлюсь.
Разговор с Эмилем утомил меня, я взаправду мечтала выспаться, и поэтому прямо попросила его удалиться. На прощание он поцеловал меня в щеку и, вздохнув, заметил:
— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, Софи. Мне бы очень не хотелось видеть тебя страдающей…
Я заснула с мыслью о том, какой все-таки замечательный человек мой кузен Эмилий Даласин!
Иногда такие друзья бывают незаменимы…
Глава двадцать восьмая,
в которой читатель узнает, какая может быть связь между буддийской ступой и звездой консула, а также между упомянутой звездой и отлучением заклятого мятежника
Экстренное заседание Сената открылось в полдень, когда всем стало совершенно ясно, что Тит Юстин не собирается по доброй воле уходить в отставку.
Сенатор Корнелий Марцеллин был против немедленного штурма правительственной цитадели. Не то чтобы он боялся решительных мер, нет, наоборот, будучи человеком волевым и упорным, он обожал ловить рыбку в мутной воде. Но, как опытный и дальновидный политик, он понимал, что у Софии найдется чем ему ответить — зачем иначе ей нарочно играть на обострение?
Фракция Юстинов, прежде составлявшая большинство, ныне, после демарша Клеменции Милиссины, едва набирала четверть состава Сената, однако в этих людях София могла не сомневаться — они были готовы стоять за Юстинов до конца. Фракции Марцеллина симпатизировали около трети сенаторов, и в своих сторонниках Корнелий также был уверен, почти как в самом себе. Всех остальных коллег-сенаторов Корнелий относил к числу колеблющихся, то есть таких людей, которые могут поддержать, а могут и предать в самый ответственный момент, в зависимости от направления политического ветра.
Поэтому накануне заседания Корнелий убеждал Клеменцию не учинять публичного скандала. «Ваши обвинения против Софии недоказуемы, — говорил он Клеменции. — Ваш сын не стал с нами сотрудничать, надежных улик у нас нет, а все слова о том, что София тяжела от Марсия, сыграют только против нас. Если она и вправду тяжела, София объявит, что ждет ребенка от Лонгина, своего мужа. А если нет, если она и Марсий попросту разыграли вас, мы в лучшем случае останемся в дураках, а в худшем — будем отвечать за клевету!».
Фурия выслушала своего неожиданного союзника — и поступила по-своему. Ее речь была длинной, пылкой и гневной. Она припомнила Юстинам всякие грехи, совершенные за годы правления князя Тита, и закончила последними просчетами правительства в нарбоннских делах, также упомянула попытки Софии соблазнить Марсия. К радости Корнелия, Клеменция, вняв его советам, умолчала о будто бы имеющей место беременности Софии. В общем, речь получилась яркой и запоминающейся; сенаторы отметили ее овацией; многие ликовали и в душе, что наконец пришел тот день, когда могущественным Юстинам досталось от Фурии, как прежде доставалось другим князьям, и даже сверх того досталось. Наблюдая за реакцией коллег, Корнелий поймал себя на мысли, что сейчас бы самое время проголосовать за отставку первого министра!
Так вот, в это самое время, когда Клеменция уже сыграла свое соло, а Корнелий готовился сыграть свое, в гостевой ложе зала заседаний обнаружилось движение. Изумленному взору сенаторов предстала группа наряженных в диковинные одежды людей. Эти одежды напоминали не то старогреческие хитоны, не то домашние халаты, однако каждый такой халат был расшит золотой вязью. На округлых лицах едва приметными казались губы и глаза. Маленькие головы венчали конусовидные шляпы, также сверкающие золотом; большая шляпа на голове одного из гостей напоминала формой не то буддийскую ступу, не то вытянутый конусом ананас; поскольку у прочих чужестранцев подобной ступы-ананаса не было, правомерным казалось заключение, что это корона и что ее носитель — главный у новоприбывших восточных людей.
Рядом с неожиданными гостями внезапно обнаружилась никто иная, как София Юстина. Разумеется, она была не в восточном золотом наряде, а в форменном синем калазирисе логофета Империи. София вышла к парапету гостевой ложи и важно объявила сенаторам:
— Ваши светлости! Позвольте мне представить вам его святейшество Анг Чена, короля и верховного ламу Камбуджадеша. Его святейшество Анг Чен находится в Темисии с частным визитом. Узнав, что члены Высокородного Сената проводят свое заседание, Анг Чен пожелал самолично выразить вам свое почтение; вот зачем он здесь.