Богом данный
Шрифт:
— Я слежу за тобой, — выдыхает Лиза.
Крепко стискивает мою спину ногами, словно и правда — не выпустит. Взгляд её затуманен, но сумасшедшая мысль явно крепко пустила корни в её голове, и так просто она с ней не распрощается. Она, Лиза, вообще быстро и легко кончала, обдавая меня жаром, горячим дыханием, сжимаясь вокруг моего члена. Кончала и шла на второй заход. А теперь поди ж ты, терпит, боится потерять контроль.
— Кончай, — говорю я. — Упрямая.
И вхожу до упора, внутри неё так тесно и горячо, что у меня голова идёт кругом, на коже выступают капельки пота…
— Нет, — шепчет она. — Только вместе. Я за тобой слежу…
Прижимается ко мне всем телом, крепко охватывает руками, лицом утыкается в мою шею. Выгибается. Пальцы скребут, царапают мою кожу. А потом её же шальная сумасшедшая мысль заражает и меня. И да, я делаю это. Кончаю в неё. Внутри сразу же становится сильно влажно, а я толкаюсь глубже, ещё глубже, словно пытаясь облегчить маленьким Черкесовым путь.
— Вот видишь, совсем не сложно…
Она гладит меня по волосам, а я прихватываю и чуть кусаю сосок. Не пойму даже, зол ли я, но мне определённо нужно выпить. Наливаю в два бокала, один протягиваю ей, а Лиза головой качает.
— Мне нельзя, я беременею.
Складывает руки на груди, а ноги закидывает на спинку кровати, чтобы, значит, ничего не вытекло. Воистину, мне везёт на чокнутых баб. Курю, Лиза косится недовольно, но слава богу, молчит. Так и засыпает, ногами кверху, я накрываю её одеялом. Провожаю Ирму, затем возвращаюсь — Лиза все спит. Ложусь рядом. Я даже не думаю, просто слушаю её дыхание. А дом молчит, таинственно, я бы сказал. Однако к середине ночи я все таки уснул. Проснулся от её шепота. Сначала подумал, что она говорит во сне, но понял, что это не так. Сидит голая на постели, окна не зашторены, на неё льётся лунный свет. Смотрит, не пойми куда, ноги кренделем скрутила в позе лотоса, словом — сосредоточена.
— Теперь ты не имеешь права на меня обижаться, — говорит она. — Теперь точно. Ты… сам знаешь. От тебя ничего не зависит. Я сама приняла это решение, странно, но мне и правда этого хочется… Теперь мы с тобой квиты, слышишь?
— С кем ты говоришь?
Она поворачивается, на её лице испуг, но затем она улыбается.
— С домом… мы порой ведём беседы. Я ему обещала кое что. Отправь кого нибудь за скрипкой, пожалуйста.
Время три часа ночи, а этой голой женщине нужна скрипка. Уму не постижимо. Тем не менее, через несколько минут её приносят, беру её, чуть не падаю, Лиза попросила свет не включать.
— Скажи им, пусть все уйдут.
— Дома только охранник и Агафья. Ирма уехала.
— Старуха наверное спит… а охранник, пусть он уходит.
Покоряюсь, отсылаю охрану прочь — мне просто интересно, что она задумала. А она берет свою скрипку и идёт прочь из комнаты, я следом. Выходим в основное крыло. Здесь — большой холл. Ванда мечтала, что будет наряжать здесь огромную пушистую ель, высотой в два этажа. Я этой комнатой не пользуюсь, только камин велю жечь. Я люблю огонь. Я спускаюсь по лестнице, подкидываю дрова, разжигаю. Лиза остаётся на галерее, которая идёт вдоль всей комнаты, опоясаянная перилами. Стоит, голая, а за спиной мои предки, портреты пришлось выискивать целое десятилетие, а несколько восстановить. Через высокие окна струится лунный свет, но Лиза мне видится только смутным белым силуэтом. Она же достаёт скрипку и… играет.
На улице ветер. Мне его не слышно, но я вижу, как покачиваются смутные тени деревьев на стенах. Чуть слышно трещит, разгораясь огонь. Но это не главное. Музыка. Незнакомая мне мелодия царит, обволакивает, заставляет вместе с ней грустить о том, чего никогда
Когда мелодия стихает становится оглушительно тихо. Она, моя персональная ведьма отвешивает поклон, а потом медленно спускается ко мне по ступеням.
— Что это было?
— Адажио Альбинони.
— Нет, я о тебе.
Она пожимает плечами, словно не происходит ничего необычного.
— Может прокрадемся на кухню? Воистину, не зря говорят, что беременная женщина ест за двоих, я слона бы съела…
Глава 23. Лиза
— Ты тоже считаешь меня предательницей? — спросила я.
Кот зевнул и отвернулся. Яйца ему важнее. Может ему вообще все равно. А может, он обиделся, как и дом. Этот затаив обиду молчал, хотя я практически из кожи вон лезу, чтобы его задобрить.
— На обиженных воду возят, — сказала я.
Дом молчит, кот молчит, а моя крыша окончательно съела. Даже шифером не пошуршала на прощание.
— Хочешь, я заберу тебя с собой? — и подумав добавила. — В светлое будущее.
Кот свернулся кубком и уснул. Время — раннее утро. Черкес, словно вспомнив, что миллионы не сами в его руки пришли уехал работать работу. Я взяла свою скрипку и отправилась в бальную комнату. Мне плевать даже, если услышит кто. Я закрываю глаза и играю. Играю так долго, что руки, уставшие за месяцы без практики болят и просят пощады. Зато моя музыка нравится всем. Вокруг меня носятся в вальсе пылинки, а за битыми стёклами — снежинки. Некоторым из них так нравится, что они залетают внутрь комнаты и медленно тают на полу.
Затем я откладываю скрипку и иду вниз. Мне по прежнему кажется, что здесь есть выход. Не могла Ванда исчезнуть просто так, на ровном месте. Нужно просто откатить эту чёртову глыбу в сторону и изучить стену. И она откроется, покажет мне путь в то самое, светлое будущее.
— Всё по честному, — говорю я дому. — Согласись, я не смогу родить тебе наследника, если меня убьют. А Виктору я ни на грош не верю. Но… отказаться от малышки не могу. И уж прости, доверять стопроцентно Черкесу я не могу тоже, сколько бы оргазмов он мне не подарил, какими бы красивыми не были его глаза… Я могу рассчитывать только на себя. И на тебя. Ты каменный, а камень не предаёт. Ты меня спрячешь, а потом выпустишь. Тебе не привыкать отпускать своих детей, ты же знаешь, они возвращаются… И мой ребёнок вернётся. Наш.
Дом снова молчит, но я уверена, что он слышит меня. Так же, как по какой-то глупой дурости уверена в том, что беременна. Смешно, не правда ли? Но камень тащить все равно придётся, сам он не сдвинется. Ничего, я уверена, что у Черкесова чертовски крепкие детки, и вылезет из меня плод прошлой ночи не раньше, чем через девять месяцев. Конечно, если меня не убьют.
Время близится к обеду, поэтому возвращаюсь к себе. Ирма уехала, а вместе с нею обеды и ужины со свечами и столами, накрытыми накрахмаленными скатертями, готовы состязаться в белизне с альпийским снегом. Поднос стоит на столе, а ем я, поставив тарелку на колени. Какая разница, кроме кота никто не видит, а он меня не любит, и отказался идти со мной в светлое будущее.