Богом данный

Шайлина Ирина

Напряжение в комнате такое осязаемое, хоть ножом режь. Нужно как-то прогнать его, я знаю только один верный способ. Смахиваю со своего конца стола приборы, они жалобно звенят, падают на пол, тарелка, наверняка безумно дорогая, раскалывается пополам. Испуганный официант ловит мой взгляд, а потом понятливо пятится назад и выходит из комнаты, закрывает дверь. О, я исполнила мечту миллионов, по крайней мере — мужиков. Длинный стол накрытый кипельно-белой скатертью, женщина в соблазнительном, провокационном платье… ползёт по нему на четвереньках. Я выгибаю спину — я хищница. Черкес смотрит на меня, его глаза смеются. Своего я добилась.

Стол чертовски,

неприлично длинный. Каждую свечу по дороге я задуваю, остаются только те, что горят в стороне. И последняя свеча, её огонёк отражается в глазах Черкеса. Когда гашу её, они кажутся совсем чёрными.

— К чёрту эту чопорность, — шепчу я.

Смахиваю и его приборы — просто акт вандализма. Сажусь накраяй стола, ноги раздвигаю, сегодня под платьем чёрное белье, прозрачное кружево больше показывает, чем прячет. А он смотрит, глаза его все так же смеются и… не делает ничего. Беру его руку, кладу её себе на промежность, и крепко сжимаю ноги, словно в капкан его поймала.

— Ты сумасшедшая, — говорит он.

И сдаётся. Стискивает, комкает мою плоть, один палец сдвигает в сторону полоску кружева и погружается внутрь. Там горячо… я знаю, что моё глупое тело всегда готово к сексу с ним.

— Давай сойдем с ума вместе, — прошу я.

Он рывком раздвигает мои ноги, расстегивает брюки, кружевное белье трещит, больно врезается в кожу, рвётся… Стол, как меня любезно проинформировала старуха, красного дерева, девятнадцатого века с достоинством встречает наш напор, только скатерть сминается, и моя голая задница елозит по дорогущему антиквариату, он жалобно скрипит. Я падаю на спину, поворачиваю голову в сторону, смотрю на огоньки свечей. Они словно мерцают в такт яростным движениям внутри меня, сливаются в одно мутное зарево, а потом взрываются, и я взрываюсь. Черкес, словно смирившись, кончает внутрь меня. Потом он курит, а я чувствую, как его тёплое семя вытекает из меня, расплывается по столу. Ничего. Теперь — точно. Надеюсь, дом доволен. В дверь настойчиво стучат. Черкес кивает мне, я с трудом сползаю со стола, одергиваю платье.

— Сотовая связь не ловит, — торопливо говорит Сергей. — Мне это не нравится.

Мужчины говорят, я просто обхожу их стороной, я опустошена. Неужели так все и начнётся? А может, уже началось?

— Сколько человек охраны сегодня?

— Одиннадцать.

— Больше, чем достаточно.

Я уже почти ушла, когда произнесли фразу, которая заставила меня замереть на месте.

— Там снова этот старик. С ребёнком. Стоят за воротами…

Я обернулась. Сейчас Черкес зол, что его разозлило? Я? И какого черта все происходит так быстро? Я не успела собраться, я не готова… Но — там малышка.

— Пусть гонят прочь.

— Богдан… — я редко называю его по имени, в большинстве случаев я вообще к нему не обращаюсь, зачем, если можно говорить на языке тел, на языке сумасшествия? — Пожалуйста. Я обещала ему. Там ребёнок…

Ребёнок так близко. Он даже не мой, но он все, что осталось от моей семьи. Я не могу отказаться от него. Вспоминаю внезапно, с такой четкостью, словно только вчера произошло, как малышка обхватывала мой палец. Кулачок — крохотный, а держит крепко… А когда сосала бутылочку, гораздо скорее засыпала, если я позволяла ей держать в кулаке свою прядь. Вспомнила, каким пустым становился её взгляд за несколько мгновений до сна. Она широко открывала глаза, смотрела в одну точку, словно младенческими глазами видела то, что скрыто от всех остальных. Неведомое. Я следила

за её взглядом и не находила ничего, от этого малышка казалась ещё более особенной. А потом она засыпала, и вдруг улыбалась во сне, трогательно беззубой улыбкой. Нет, я не могу от неё отказаться, не сейчас, когда она так близко.

— Богдан…

— Хорошо, — вдруг кивает он, словно решившись. — Пусть.

Я несусь за своей шубой, я сама их встречу. Вспоминаю, что неплохо бы надеть трусы, все же, неизвестно, что день грядущий готовит. Разве только то, что ничего хорошего, это уж точно. Сбрасываю туфли, надеваю кроссовки. А потом лечу, так, словно увидеть старика самое главное желание в моей жизни. На первом этаже, возле библиотеки стоит Богдан. В его руке бокал, неудивительно. Я отнимаю его, ставлю в сторону, и прижимаюсь к мужской груди изо всех сил, так крепко, словно хочу в неё врасти.

— Ты чудная сегодня, — говорит Черкес.

— Я просто беременная, — напоминаю я. — Гормоны, все дела…

Вдруг позволяю себе мечтать. Недолго, пару мгновений. О том, как все могло бы быть иначе. Что Черкес бы не купил меня. Мы бы встретились, даже как-нибудь смешно. Например он бы увидел меня на остановке, влюбился без памяти, предложил подвезти… Но я девушка строгих правил. Он бы добивался меня, а я в его объятиях не судорожно подбирала каждое слово, чтобы ненароком не разбудить психопата, а просто таяла. Никаких сомнений. Просто… любовь. И тогда, в случае малейшей беды, самого крошечного страха я бы бежала к нему, а не от него. Тогда я бы не предала. У меня бы хватило сил поверить… Одергиваю себя — это всего лишь мечты. А ещё — оправдания. Не требуй индульгенции передав человека, смотри правде в глаза…

Он целует меня в самый кончик носа, скорее — чмокает небрежно. Такой вот странный получился последний поцелуй. Я иду и не оборачиваюсь, не нужно травить душу… На улице свежо, снег хрустит под ногами. Под шубу задувает морозный ветер. Совсем темно, а время только часов восемь вечера… Интересно, какой день недели? Надо было спросить у старухи. Хотя…какая разница? Ворота медленно открываются, я буквально притоптываю от нетерпения.

— Влюбилась что ли? — хмыкает Сергей, без него меня не выпустили. — Беда нагрянула когда не ждали… Ничего, любви все возрасты покорны.

— Идиот, — отзываюсь я.

И наконец вижу её. Я даже на фальшивого деда не смотрю, только на ребёнка. И не поймёшь так сразу, что девочка — серая шапочка, куртка тёмная, джинсы, утеплённые кроссовки. «Дед» крепко держит её за руку. Вглядываюсь в лицо малышки — точно она. Мама бы сказала, что наша порода…

Дед говорит что-то, я вижу только открывающийся рот. Я вижу подмену, вижу, но Сергей на старика даже не смотрит. Я была права — старость никому не интересна.

— Дай мне руку, — говорю я из последних сил.

Она смотрит на меня снизу вверх васильковыми глазами, так серьёзно смотрит. А потом даёт руку. Убийца тоже её не выпустил, так и идём к дому, каждый цепляется за девочку. Когда Сергей отстает от нас на несколько метров, останавливается прикурить, фальшивый дед наконец меняет тему — до этого он говорил о том, что озимые точно померзнут, морозы стоят, а снега кот наплакал.

— Не вздумай тупить, — шипит он мне. — Наших вокруг дома несколько десятков. Свою часть ты выполнила, провела меня внутрь, но не думай, что все закончилось… Теперь для Черкеса ты хуже дерьма, что пристало к ботинку, а тебе ещё отсюда выбираться. Все поняла?