Богорождённый
Шрифт:
— Ваши слова ясны.
Его всевышество вгляделся в лицо сына, казалось, удовлетворённый ответом. Его выражение снова смягчилось.
— Если это поможет, я думаю, Ривалена уже наказали, Бреннус. Он сошёл с ума. Он думает, что собирается уничтожить мир.
Бреннус моргнул.
— А вы считаете, что он не сможет?
— Конечно, не сможет, — фыркнул его всевышество, и тени вокруг него взметнулись. — Он целыми днями смотрит в дыру в реальности. Его мысли мечутся в клетке, которую создала для него его богиня. Он мечтает только о мраке и об окончании всего, и страдает.
— Он должен
— Я говорю это не для него, а для тебя. Живи своей жизнью, Бреннус. У нас ещё осталась работа на Фаэруне.
— Хорошо, отец.
Его всевышество долго смотрел в лицо Бреннуса, прежде чем кивнуть. Он стянул к себе тени, скрылся в них и исчез.
Бреннус сглотнул, чтобы смягчить пересохшее горло, вздохнул. Гомункулы высунули свои серые головы из его одежды, огляделись, подёргивая острыми ушами.
— Отец уже ушёл?
— Да, — ответил Бреннус.
— Сделаешь, как он просил? — спросили они вдвоём.
— Рано или поздно.
Бреннус подошёл к своему прорицательному кубу и снова попытался вернуть картину убийства его матери.
Глава седьмая
Остановившись в дверях маленького, тёплого дома Аны и Корла, Элли поплотнее натянула капюшон. Суровый мрак позднего дня снаружи остро контрастировал с тёплым светом дома внутри.
— Ещё раз спасибо за яйца, Элли, — сказала позади неё Ана.
— Пожалуйста, — ответила Элли, завязывая шнурок под подбородком. — Ты бы тоже поделилась, если бы твои курицы неслись.
— Всё равно спасибо.
— Сегодня выходной, — полуобернувшись, сказала Элли. — Так что оставайтесь дома, в тепле и сухости.
Ана занималась котлом у очага. Её муж, Корл, сидел перед огнём в грубом кресле, затачивая мотыгу.
— Да, — отозвался Корл. — По такой погоде всё равно нечего делать. И спасибо тебе, Элли. Ты святая.
Искренность Корла тронула её.
— Иди покорми чем–нибудь этого ребёнка, — сказала Ана, улыбнувшись ей и кивнув на живот Элли.
— Хорошо, — отозвалась та. Она закрыла за собой дверь и ступила на грязную фургонную дорогу. Окружающие деревню вязы трещали и шуршали на ветру. Дождь пах разложением. Дерьмовый дождь, как назвал бы его Герак, и она бы нахмурилась из–за его ругательств. Она волновалась о посевах. Отравленный дождь повредит и без того небольшому урожаю. Пострадают и другие соседи, кроме Аны и Корла.
Прогремело тёмное небо. Снизу облака казались подгоревшими, как будто мир загорелся и обжёг их дочерна. Но она знала, как читать небо, мелкие изменения среди серости и черноты, и решила, что низкие, клубящиеся облака обещают, что в ближайшее время дождь прекратится.
Странно, подумала она, к каким вещам может привыкнуть человек. Она выросла в сембийском мраке и знала его так же хорошо, как знала эту землю. Но Элли никогда не видела открытого солнца и подозревала, что растеряется, если увидит. Но надеялась однажды узнать это наверняка.
Эта мысль вызвала у неё улыбку. Странным образом она почувстовала надежду. Завтра утром вернётся Герак, может быть, со свежим мясом, а она носит в чреве его ребёнка, неожиданную жизнь. Она провела ладонью по выпирающему животу, и глаза увлажнились.
Элли вытерла глаза, шагая по скользкой дороге, размышляя о ребёнке, едва обращая внимание на грязь, заляпавшую сапоги и нижнюю часть плаща. Она вспомнила о времени, когда зелёные жрецы Чонтеи всё ещё блуждали по Сембии, используя свою магию, чтобы помогать крестьянам с урожаем. Она вспомнила пожилого жреца, тонкого, как тросник, который молился, чтобы там, где росла жизнь, всегда оставалась надежда. Тогда Элли закатила глаза, услышав эти слова. Но сейчас, с ребёнком в утробе, она понимала, что имел в виду жрец.
Ребёнок в её животе был надеждой.
В глазах снова появились слёзы. Снова она улыбнулась, смущённая собственной сентиментальностью.
— Надежда, — сказала она, пробуя слово на вкус. Оно хорошо звучало, правильно. Она провела ладонью по животу. — Если ты девочка, мы назовём тебя Надеждой.
В небе зарокотал гром. Элли отказалась сгонять улыбку с лица. Она взмахнула рукой в небо.
— Давай, покажи, на что способно, — бросила она вызов небесам.
Она прошла через деревню, направляясь к своему дому. Дойная корова Ринсов жевала траву, опустив голову. Тощий амбарный кот скользнул через кусты, наверное, гоняясь за полевой мышью. Погода держала всех, даже детей, под крышей. На краю пузырящегося под дождём пруда качались две рыбацкие лодки, привязанные к столбам.
Прежде чем она успела дойти до дома, дождь перестал вонять и превратился в мелкую морось. Она решила погулять подольше, раз уж дождь ослабел, а дома в котелке ещё оставалась еда — может быть, пройтись по краю деревни, любуясь вязами.
Навстречу ей в домах открывались ставни, и Элли обменивалась приветствиями с соседями.
— Дождь скоро прекратится, — крикнула она Море.
Мора подняла взгляд, кивнула.
— Как дитё?
Элли положила руку на живот.
— Растёт.
— Да сохранят вас с ним боги.
— И тебя, Мора.
В конце концов ноги принесли её к двум старейшим вязам в деревне — Воротным вязам, как все их звали. Дорога проходила прямо между ними и тянулась дальше во тьму, нить, соединявшая деревню с опасностями равнин. Уже на небольшом расстоянии дорога сливалась с вечной сембийской темнотой. Элли долго смотрела на неё, поглаживая живот. Герак был где–то там, один в темноте. Она стояла под вязами, укрывшись от мороси, и думала, где он, как он.
— Твой папочка там, — сказала она Надежде. — Он скоро вернётся.
Элли уже собралась уходить, когда раздавшийся на равнине звук привлёк её внимание. Мужской голос, она была уверена, хотя слов различить не смогла. Возвращается Герак? Или заблудившийся странник? Она подумала, не крикнуть ли в ответ, но решила, что лучше не стоит. Герак должен был вернуться позднее, а в Фэйрелме уже много месяцев не появлялось гостей. Элли оглянулась на деревню, на дома, амбары и сараи, которые уже на пределах слышимости превращались в тёмные силуэты во мраке. Её хорошее настроение испарилось, когда снова ударил далёкий гром — небо будто решило отомстить ей за насмешку.