Богословское-На-Могильцах

Белицкий Яков Миронович

Итак, потерял голову от страха. Но многие исследователи выдвигают — правда, весьма осторожно — несколько иную версию. «Потаенная лестница к Гагариным была, однако, хорошо известна Палену (руководителю заговора. — Авт.), и он, надо думать, предусмотрел этот случай (Эйделъман Н. Л. Грань веков. М.: Мысль, 1986). Более определенно высказывается Владислав Ходасевич в своем плане книги о Павле I: «Потайный ход к Гагариной. (Не был ли испорчен? Что значит не успел?)».

Заговорщики не могли не предусмотреть этот путь бегства императора. Но если так, то кто заранее перекрыл его и успел ли понять Павел, что попал в ловушку? Чета Гагариных догадывалась о заговоре (Д. С. Мережковский в своей драме «Павел I»

прямо пишет, что Анна предупреждала своего покровителя о готовящемся покушении*). Вполне возможно, что опытные царедворцы ловко сыграли на чувствах униженного супруга и двери в комнаты княгини были заперты не без его участия.

Нерешительность Павла, который, зная (или, по крайней мере, догадываясь) о готовящемся покушении, не предпринимал никаких шагов к спасению, возможно, была предопределена роковым предсказанием монаха Авеля. В наше время, когда многие удивительные факты ясновидения и сбывшихся пророчеств стали привлекать всеобщее внимание, этот монах заслуживает, как мне кажется, хотя бы короткого упоминания. Не случайно же он удостоился в свое время попасть на страницы знаменитого энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона!

Из 84 лет своей жизни более 20 Авель провел в заключении. Он послал в Петербург предсказание о времени скоропостижной кончины императрицы Екатерины II. Как только это послание дошло до столицы, Авель был заключен в крепость. После смерти императрицы об этом предсказании вспомнили и ясновидца представили новому монарху. Павел предложил Авелю на выбор любой монастырь, а заодно поинтересовался и своим будущим. Монах лукавить не стал: назвал государю число лет царствования и тяжкое пресечение жизни. После чего вновь отправился в каземат…

По воцарении нового императора Авель был вновь выпущен и начал свои странствия по Руси. Известно, что он счел необходимым предупредить власти о близком нашествии врага, сдаче и пожаре Москвы.

Потом след его затерялся, и это очень обеспокоило Александра I и его окружение. В ту пору неисчислимое число монахов, беглых крестьян и просто бродяг скиталось из конца в конец империи, но розыском Авеля самолично занимались высшие чиновники, и когда он был отыскан, царь «соизволил объявить ему, Авелю, чтоб избрал непременно монастырь, и если настоятель согласится на принятие его, то и водворился бы в том монастыре» (Русская старина. 1875. Т. 12. Кн. 4). Монастырь в итоге определили в Дмитровском уезде — Пешношский. В архивных бумагах, касающихся Богословского, я неоднократно находил упоминания этого монастыря: несмотря на близость Троице-Сергиевой лавры, монастырь пользовался у окрестных крестьян большим уважением, и многие совершали туда паломничества по обету.

Но Авель, безропотно отправлявшийся до того в казематы Петропавловской и Шлиссельбургской крепостей, а также в темницы Соловков и иных отдаленных монастырей, на этот раз заупрямился и на дмитровской земле жить не захотел. Он вновь пустился в бега, а когда был пойман, то согласился провести остаток дней в суздальском Спасо-Евфимиевском монастыре.

Итак, предсказание Авеля свершилось, и один из косвенных участников его исполнения убирается подальше с затуманенных частыми слезами глаз нового монарха: Павел Гагарин назначается посланником при дворе короля Сардинии, куда незамедлительно и отправляется вместе с женой.

Есть любопытный отзыв о княжеской чете. Уже упомянутый нами А. Я. Булгаков сообщает отцу об отъезде Гагариных из Неаполя в Рим, тепло вспоминает о Павле Гаврииловиче и кается чистосердечно: «Признаюсь вам, любезный батюшка, что прекрасные княгинины глаза от многих хороших предприятий меня отвлекли. Теперь за все примусь, и путем».

Гагарины вернулись вскоре в Петербург, в 1805 году князь овдовел и жизнь повел странную и уединенную.

Он даже попал в книгу Михаила Пыляева «Замечательные чудаки и оригиналы», которая вышла в Петербурге в 1898 году. В этой книге рассказывалось, что «после смерти своей красавицы жены князь сделался философом-отшельником и, разочаровавшись в людях, возлюбил одних птиц и собак. О своей наружности, прежде очень красивой, князь не помышлял более и ходил таким неряхой, какого другого и не найти». Он сам подбирал на улицах больных птиц и животных, и в залах его огромного дома жили «сотни чижей, снегирей, синиц и других птичек. Остальные роскошные комнаты были в высшей степени загрязнены целыми сотнями собак». Пыляев не называет фамилии князя, обходится инициалами. Но адрес дома и некоторые широко известные биографические подробности не оставляют сомнения в том, о ком идет речь. И это дало основание автору уже цитировавшегося нами «Биографического словаря» широко воспользоваться для жизнеописания князя Павла Гагарина рассказом из пыляевской книги.

Вот какие строки привлекли его внимание: «Первая зала была заставлена полками с книгами, за неимением места на полках множество книг валялось на полу. Петербургские книгопродавцы обязаны были все вновь вышедшие или полученные из-за границы книги немедленно доставлять князю».

Да, Павел Гагарин был великим охотником до чтения и, видимо унаследовав эту страсть от родителя, весьма успешно пробовал свои силы в изящной словесности.

Первым печатным выступлением молодого князя, как когда-то и его отца, стал перевод: книга Дж. Литтлтона «Опыт чувствительности, или Письмо одного персиянина из Лондона к другому» (М., 1790). Причем перевод был сделан не с языка оригинала, а с французского издания Ж. П. Флориана.

Почерпнув этот факт из статьи Н. Д. Кочетковой в «Словаре русских писателей XVIII века», я не без удивления подсчитал, что было в ту пору переводчику всего лишь… тринадцать лет! Но творческая биография Павла Гаврииловича Гагарина поставит еще перед нами не один вопрос. «Опыт чувствительности…» был почтительно посвящен юным переводчиком отцу.

Печатал Павел Гагарин и свои стихи. Большей частью в издававшихся тогда журналах «Чтение для вкуса» и «Приятное и полезное». Словарь А. А. Половцева указывает также, что помещались стихи Павла Гагарина в «Вестнике Европы» — в пору редактирования его Василием Андреевичем Жуковским.

«Словарь русских писателей XVIII века» по этому поводу высказывается более осторожно: «По словам II. А. Вяземского…» Ссылка на Петра Андреевича не случайна. Дело в том, что в пухлых томах «Вестника Европы» за годы, когда Жуковский вел этот журнал, стихов, подписанных Гагариным (видимо, как и автору статьи в «Словаре»), мне отыскать не удалось. Возможно, причина здесь в том, что большинство стихотворений в журнале отмечено в конце звездочками или, как еще тогда часто практиковалось, подписью: «ъ». Сам Жуковский подписывался одной заглавной буквой, Алексей Мерзляков — согласными, изъятыми из своей фамилии, и только родной дядя Павла Гаврииловича Александр Воейков считал необходимым подписывать свои творения полностью.

В 1809 году в типографии Платона Бекетова вышла книга Павла Гагарина «Тринадцать дней, или Финляндия» — своеобразный путевой дневник, который он вел, сопровождая в поездке Александра I. Это была одна из последних его обязанностей при дворе.

Александр Иванович Тургенев «Тринадцать дней…» назвал «пустой книжкой». Однако современный исследователь Н. М. Молева отмечает, что труд Павла Гагарина относился к числу изданий, которые «весьма похвалялись современниками».

Действительно, книга изобилует меткими наблюдениями, и что особенно интересно — лирические описания уместно соседствуют с серьезными экономическими выкладками, таблицами и картами путешествия.