Богословское-На-Могильцах
Шрифт:
Досадно, конечно, что из-за каприза старой графини не побывал Пушкин в описываемых нами местах.
Но с какой все-таки стати Ягужинская, аристократка до кончиков ногтей, заговорила вдруг языком гоголевского городничего?
Помните? «Разнесет по всему свету историю» — и далее разные бранные слова одного пошиба с графинпным «писаришкой»…
В. В. Вересаев, из чьей книги «Спутники Пушкина» заимствован этот эпизод, приводит вот какой довод Варвары Николаевны: «Моя бедная свекровь умерла в Сибири с вырезанным языком и высеченная кнутом, а я хочу спокойно умереть в своей постели в Сафарине».
Вторым браком Анна Ягужинская, свекровь Варвары Николаевны, вышла замуж за Михаила Петровича Бестужева-Рюмина, русского дипломата, проведшего большую часть
Более известен его младший брат — Алексей Петрович, сенатор, главный директор над почтами и, наконец, канцлер, на протяжении более полутора десятка лет ведавший внешней политикой России.
«У него нет недостатка в уме, он знает дела по долгому навыку и очень трудолюбив; но в то же время надменен, корыстолюбив, лжив, жесток…» — так характеризовал его в своих «Записках о России» генерал Христоф Манштейн. Что ж, все эти качества не раз помогали великому канцлеру искусно добиваться поставленных целей и с немалой пользой для себя выходить из всех подстроенных ему интриг. Но противная партия не оставляла мысли свалить могущественного соперника, и этой ни на день не утихавшей борьбе была принесена в жертву жена старшего брата…
В самом начале своего царствования Елизавета вернула Алексея Бестужева-Рюмина из ссылки, куда он был отправлен императрицей Анной Леопольдовной, облекла своим доверием и осыпала милостями. Дальновидные противники графа сразу же взялись за дело. Вскоре был раскрыт заговор против новой императрицы, активной участницей которого назвали Анну Ягужинскую и легко убедили Елизавету в тайных пружинах ее активности: вознамерилась-де выручить попавшего в жестокую опалу брата своего, бывшего вице-канцлера Михаила Гаврииловича Головкина.
(«Все это сущая неправда», — напишет много лет спустя, на полях одной из французских книг, где излагалась эта история, Екатерина II. Вся вина Ягужинской, по ее словам, заключалась в том, что в доме «говорили несколько несдержанно об Елисавете, эти речи были ей донесены…».)
Нетрудно догадаться, сколь многого ожидал Александр Сергеевич от знакомства с архивом Салтыковых, Головкиных, Ягужинских и Бестужевых-Рюминых! Как был огорчен (а зная Пушкина, можно предположить, что взбешен!) оскорбительным отказом графини!
Современники писали о ней, как о «сложной натуре». (Вересаев в сердцах просто напишет — глупа!)
Но, возможно, некоторым оправданием этому эпизоду послужит тот факт, что, как выяснилось несколько позже, графиня уничтожила домашний архив, предав однажды огню все, что могло поведать о взлетах и падениях, о страстях и низких интригах, о сладости побед и горечи поражений многих знаменитых людей российской истории. Сказать об этом посторонним людям было, видимо, по понятиям графини, явным неприличием, и она отделалась грубостью, надеясь, что после этого у Пушкина пропадет охота завязывать с нею знакомство.
Она дожила до весьма преклонного возраста, умерла, как и желала того, в своей усадьбе, и похоронена в подклети софринской церкви. Графиня была бездетной, и род на ней пресекся. Побывавший вскоре в этих местах историк А. А. Мартынов написал, что «дом пришел в полное обветшание, в коробовых и стрельчатых сводах образовались разъедины, оконца перебиты и все обветшало и валится».
И, верный правилу не рисовать своих героев одною краской, добавлю, что еще в 1833 году Ягужинская, к великому неудовольствию окрестных помещиков, освободила своих крестьян — «вечно на волю в звании свободных хлебопашцев».
И раб судьбу благословил…
До нашей поры сохранилась в местной церкви чугунная доска, надпись на которой подробно повествует об этом деянии:
«В 1833 году с высочайшего утверждения сие село Сафарино с деревнями Клиниковой и Бурдаковой в числе 273-х мужского пола душ отпущены вечно на волю в звании свободных хлебопашцев с большим количеством земли, на коей находится хороший строевой лес, и вся дача изобилует прекраснейшими пажитями, лугами и лесами, а крестьяне находятся теперь в отличном благосостоянии».
Поблизости от Софрина еще одно древнее
В 1775 году Братовщину вместе с многочисленной свитой посетила Екатерина II. Из всех остановок в пути Братовщина понравилась ей особо. Дав себе зарок бывать здесь как можно чаще, императрица повелела строить новый дворец, но скоро охладела к этой затее, и дальше закладки фундамента дело не пошло. А елизаветинский дворец стоял еще долго. За ним был разбит большой сад в голландском вкусе с галереями и беседками… «Теперь от всего этого и следов не осталось», — горестно констатировал в своей книге «Седая старина Москвы» (она вышла в 1893 г.) известный тогда писатель Иван Кондратьев. Он не совсем прав, следы найти можно. В 1815 году неизвестным нам зодчим построена была в Братовщине церковь. При ее возведении был использован камень разобранного за ветхостью путевого дворца Елизаветы Петровны.
Местные предания, как это часто водится, затейливо переплели быль с небылью, легко переставили даты, и в одном из своих стихотворений поэт Герман Валиков (уроженец этих мест, он умер в 1981 г. и похоронен в Радонеже) пересказал легенду о том, как проезжавшая здесь Екатерина II поднялась на невысокий холм…
И на холме сказала она: «Ой», — Такая даль открылась, так широко, С такой беспечной резвостью барокко Вилась река слепительной каймой… И записать велела, попросив Потемкина к себе и чаю с ромом, Здесь, над рекой, дворец поставить скромный — Без лишнего… Лишь был бы он красив. С тем и в карету, и своим путем… А к вечеру была в первопрестольной И, встреченная шумом колокольным, Забыла о желании своем! А тем же летом камень завезли. Сто лет лежал и провалялся б двести, Каб мужички на вольном этом месте Церквушку из него не возвели…И еще об одном придорожном селе надо хоть и коротко, но сказать: о неоднократно упомянутых на этих страницах Талицах.
Старинные путеводители указывают, что Талицы е Могильцами рядом. И не один из этих путеводителей не обходит талицких достопримечательностей: часовню и пещеру. Часовню можно видеть и сегодня, она у самой дороги. От нее немного осталось. Полы проломаны, старые двери заложены, только по массивным петлям, навечно врезанным в неподатливый камень, можно догадаться, где были эти двери. Новый вход проломан кое- как, без усердия, пролом зияет зазубренными неровными краями… Вместе с Татьяной Германовной Софьиной, работающей и живущей в Могильцах, неутомимой собирательницей Могильцевского музея, бродили мы по утлым дощечкам, перекинутым над подвалами в часовне, дотягивались до ржавых труб, то ли газа, то ли водопровода, и все гадали: что же было здесь до недавнего времени — кустарный цех какой-нибудь, контора? Оказалось, ни то, ни другое. В часовне многие десятилетия жило несколько семей. Получили ордера и выехали не мешкая, не забыв, правда, при этом захватить все мало-мальски пригодное для хозяйственного обзаведения на новом месте. Их винить трудно: постылым и неуютным было для этих людей долгое житье в холодной каменной часовне, и никогда не помянут они ее добрым словом. Ну а местное начальство? Так и отдаст оно это древнее здание дождям, снегу и ветрам на растерзание?