Боговы дни

Иванов Дмитрий

Стараясь не замочить в сырой траве брюки, он прошёл к сараю, отбросил берёзовую соковинку, подпиравшую воротину, приоткрыл её и протиснулся внутрь. Рухнувшие плахи-стропила, одним концом ещё державшиеся на верхнем венце, другим лежали на земле вместе с тёсом обрешётки и обломками шифера. Между ними уже лезла вездесущая крапива. Над головой зияло небо.

Выбравшись наружу, Виктор сел на крыльце на лавочку, закурил. В этот просторный сарай отец раньше ставил свой «москвич», а когда перестал водить, он за ненужностью стоял почти пустой. Восстанавливать его действительно не было смысла. Отец тогда так и сказал по телефону: «Помаленьку растаскаю, спилю на дрова». «Не

растаскал, — думал Виктор. — Сам еле ноги таскает, за самим уже догляд нужен. Хорошо хоть, тётка с Васькой рядом… А ведь какой был раньше шебутной!..»

Скрипнула дверь, щуря от утреннего света полуослепшие глаза, на крыльцо вышел отец. Упёрся рукой в поясницу, тяжело сел рядом, затяжно, по-стариковски, закашлялся. Прокашлявшись, глядя перед собой, спросил:

— Что, с дороги не спится?

— Ничего, выспался… За сарай, смотрю, не брался?

— А-а-а!.. — отец слабо махнул рукой. — То сердце, то спина… Пусть стоит. Может, как отпустит, попилю маленько.

— Я попилю.

— А-а-а… Отдыхай лучше. Они и дрова эти не особо нужны… Траву свали в ограде и отдыхай. Я вон прокос, чтоб хоть в баню ходить, пока косил — и дух вон…

Они сидели на своём любимом крылечке, начинался большой летний день, начинался его, Виктора, долгожданный отпуск, и вроде всё шло, как задумано. Почти всё. Незапланированной оказалась только эта откуда ни возьмись, как чёрт из табакерки, выскочившая сарайная история.

* * *

Весь день Виктор косил, наводил в ограде порядок, а назавтра они с отцом, взяв литовку и грабли, с утра пошли на кладбище — прибрать родные могилы.

Кладбище, видневшееся на увале за деревней, приходилось как раз против отцовского переулка. До него было ровно восемьсот сорок метров — когда-то отец вымерял это расстояние спидометром и при случае любил об этой близости упомянуть. «Как придёт время, повезёте меня прямо из ворот по переулку — никуда не сворачивать, удобно», — шутил он, но так, что выходило «и в шутку, и всерьёз». А в последние годы стал говорить об этом уже без всяких шуток, и Виктор часто замечал, как подолгу он смотрел в окно, в которое виднелся кладбищенский увал…

Медленно, под шаг старика, тяжело шаркая галошами в уже горячей пыли полевой дорожки, поднялись они в гору. Полынью, мёдом, тёплой землёй пахнул увал, жаркий ветерок трогал его дикую траву, словно гладил косматую шевелюру. Здесь всегда стояла тишина, лишь трещали кузнечики да попискивали в бурьяне пичужки.

На заросшем полынью и шиповником кладбище они обошли могилы родных и знакомых, потом выкосили и прибрались в оградке у деда и бабушки. Сели за обитый старой клеёнкой столик, налили символически, не чокаясь, помянули всех сразу. Отсюда, с кладбищенского увала, широко открывалась, струилась в жарком мареве земля: поблёскивала на солнце крышами вытянувшаяся вдоль речки деревня, голубели уходящие к горизонту лесистые горы, по спускавшемуся с далёкого увала шоссе бежала крошечная легковушка и, то теряясь в воздушном океане, то вновь возникая, до них долетало тонкое жужжание мотора. Здесь, где в кузнечиковой тишине над могилами задумчиво клонились ромашки, всё это виделось и слышалось как-то по-особенному. Словно к жизни, что шла вокруг, на этих голубых горах-увалах, добавлялось что-то ещё, непостижимое, безмерное.

Отец долго глядел на деревню, на выползающую из переулка, оттуда, где виднелась крыша его дома, дорожку, по которой они пришли.

— Да-а-а… Восемьсот сорок метров, — наконец сказал он. Помолчал и добавил:

—

Не забудь, вот здесь меня положите, где сейчас сидим. Рядом с бабушкой.

— Да чего засобирался-то, господи! Сто лет ещё проживёшь… — не выдержал Виктор и тут же с досадой почувствовал, что говорит не то.

— Сто лет… — отец отрешённо глядел перед собой.

— Эх, Витя…

Где-то, казалось, в глубине увала вдруг глухо рокотнуло, по телу земли прошла дрожь. Виктор взглянул на небо: из-за гор вставала сизая хмарь.

— Ладно, тоску на тебя нагоняю, — глянул на тучу старик. — Давай до дому, пока не прихватило… Помни только: если помру в городе — повезёшь сюда. Хочу уйти в эти вот горы, в эти ромашки…

* * *

Отец сердито отмалчивался, лежал в избе: мол, делай, что хочешь, только всё зря.

Наконец, через пару дней утром вышел в огород, долго глядел на разворошённый сарай. Виктор подтёсывал очередной горбыль, воткнул топор в чурку. Полез за сигаретами. Сели рядышком на бревно.

— Заварил кашу, — голос отца звучал устало. — Ладно, раз уж хомут себе надел, так поправь заодно, вон, столбик, калитку закрыть не могу.

И махнул рукой в сторону покосившейся калитки из двора в огород. Медленно выпуская дым, Виктор чуть заметно улыбнулся:

— Поправлю…

После этого выходить в огород отец стал чаще. Когда он появлялся, шаркая галошами и подслеповато щурясь, Виктор втыкал топор, устраивал себе передых. Они садились в теньке, беседовали. Про то, что сарай не нужен, старик больше не заикался.

* * *

Усадьба ожила. Как только раздался стук топора,

всё в ней качнулось, пришло в движение: казалось, встряхнулись баня, поднавес, заборы, звонче застрекотали в крапиве кузнечики. Во дворе и огороде забелела в траве щепа, тут и там лежали брёвна, доски.

К радости Виктора, постепенно эти невидимые, ходившие всюду волны оживления раскачали и старика. Он уже не лежал целыми днями в избе, подолгу сидел с ним в огороде или на лавочке на крыльце. Они беседовали о науке и политике, о которых отец всегда любил поговорить, а рядом, как в былые времена, спускался с травинки, подслушивал их маленький паучок…

Иногда во время этих бесед Виктор чувствовал на себе пристальные, искоса, взгляды отца, и это его несколько озадачивало.

Старик начал давать советы по строительству — как срастить в паз обломки горбыля, как лучше положить стропилину… Теперь они обсуждали это буднично, будто по негласному уговору вопрос о ненужности сарая был снят.

Возник он лишь раз, когда к ним зашёл Васька, с которым собирались съездить на рыбалку. Посмеиваясь, лузгая семечки, он глядел на строящийся сарай с затаённым недоумением.

— Ну вы даёте! — сказал он тактично и неопределённо, не зная, как повежливее выразиться по поводу этой, по его мнению, блажи. Свёл к неловкой шутке:

— Ну, дядя Коля, будешь сдавать в аренду, кому дрова складывать некуда… Жалко, плакала наша рыбалка!

Виктор ожидал, что отец не удержится, скажет что-нибудь вроде: «Да гоню его на рыбалку, а он вот занялся…» Но, к его удивлению, отвернувшись в сторону, тот лишь глухо пробубнил:

— Да-а-а, буду сдавать…

Тем временем кончился жаркий июль, выпали на Илью прохладные дождики, горьковато запахло освежённой землёй и переломившимся летом. В эти дни как-то вечерком они с Васькой всё же съездили на рыбалку, поймали удочкой по пятку карасей. Так, один смех…