Богоявленское. Том 2. Смута
Шрифт:
– Ну, а мать с отцом как же? – удивился Митька.
– А что мне мать с отцом? Мне они не указ и не пример. Я на упыря энтого рыжего спину гнуть не желаю, и хучь иной раз и гроша в кармане не заваляется, а всё лучше, чем в батраках мищенских, али барских, хаживать. Свободу, брат, её ни за что не купишь, потому она дороже золота.
Митька тихонько огляделся по сторонам и отметил, что друг его и впрямь погано жил. Малюсенькая комнатка до того была бедна, что кроме стола да сколоченной самим Васькой лавки, ничего в ней не было. Только наваленные по всем углам газеты с листовками,
– А, как здоровье-то твоё, Вася? – спросил участливо Митька.
– Ну, а что здоровье? – безрадостно ответил Васька. – Нормальное моё здоровье. Сердце вот только пошаливает, так то ещё с детства. Оспа моя его, что ли так исконопатила, мать её ети, вон, вместе с рожей моей?
– Ты бы всё-таки к матери с отцом съездил, Вась. Тоскуют они дюже по тебе, не одной ведь весточки не получали. Да и здоровье бы поправил на домашнем молоке. В городу-то здоровьица не прибавится.
– Ну, уж не совестить ли ты меня удумал? Сам то, Маньке часто ли пишешь?
– Хм, – виновато покачал головой Митька.
– Вот, то-то же. Осерчал на сестру, упёрся рогом, а что к чему и не рассудил.
– Чудно, – усмехнулся Митька.
– Чего это?
– Чудно ты, брат, гутарить стал. Вроде ты, а вроде и кто другой за тебя лапочет.
– Ну, будет тебе. Скажи лучше, что наше Богоявленское?
– Да всё то же: Митрофан Спиридоныч богатеет, а народец беднеет. Да мужичков порядком мобилизуют. Ещё Ксения Петровна домой вернулась.
– Ксюша? – удивился Васька.
– Гутарят, кубыть муж сам её привёз.
Это известие встревожило Ваську, разбудило в нём воспоминания и новые надежды, ведь супруг Ксюши теперь на фронте, и кто знает, как там для него всё сложится.
– Вот что, Митюха. Будя тут сидеть. Пойдем лучше в кабак. Ты не смотри на бедность моего жилища, угостить тебя гроши есть.
И отсчитав пятьдесят копеек, Васька потянул Митьку в кабак. Там, купив бутылку водки и три солёных огурца, Васька быстро повеселел и всё оглядывался на входную дверь, будто ждал кого-то.
– Агафья, – подозвал Васька повариху. – Сделай мне фунт пшеничной муки, да фунт мяса.
– Гони тридцать копеек, – грубо ответила та.
– Отдам, не ори.
– Отдашь ты, ко второму пришествию. Будут деньги тогда и приходи.
– Вот курва. Это я для Тоньки, Игоря жены, – объяснил Васька Митьке. – Помогаю, значит, помаленьку.
– Откель он взялся? Ты давно его знаешь?
– Игорь мой друг и надежный наш товарищ, – уклончиво ответил Васька.
– Здравствуйте, товарищи, – послышался голос у Митьки за спиной. Он обернулся и остолбенел не в силах поверить своим глазам. Перед ним стоял… – Марк Вацлавич? – тихо произнес Митька. – Ты? Но откель ты здесь?
Митьке захотелось броситься к Садилеку, обнять его и, невзирая на то, что давно перерос его на две головы, повиснуть на шее, как в детстве. Но горькие воспоминания того дня, когда они остались с Машей одни на произвол судьбы, брошенные этим человеком, преданные всеобщему порицанию,
Протянув руку Митьке, Марк Вацлавич сказал:
– Пойми, сынок, иначе было нельзя. Ведь я бы потянул вас за собой.
Слова Садилека прозвучали так убедительно, а взгляд был так светел, что Митька ничего не стал спрашивать. Он посмотрел на поседевшего и казавшегося сильно уставшим Марка Вацлавича, и невообразимая жалость к нему наполнила Митькино сердце. Он задумался, а легко ли было ему самому все эти годы? И, где он их провёл, в тёплой постели или промёрзлом подвале, на самом дне этой жизни? Имеет ли он, Митька, право судить его? И за эти несколько минут, Митька простил Марку Вацлавичу все свои обиды, копившиеся годами.
– Ты с фронта, сынок? – участливо спросил Марк Вацлавич.
Митька утвердительно кивнул в ответ.
– Ранен?
– Так, задело трошке, – нехотя ответил, не привыкший жаловаться Митька.
– И куда же теперь?
– Как куда? – удивился Митька. – Двадцать седьмая пехотная дивизия, третий армейский корпус, вот моя приписка.
– Да, – негромко стукнул стаканом по столу Марк Вацлавич. – По всей стране идут массовые мобилизации в армию. Только из Воронежской губернии призвано почти четыреста тысяч человек, а ведь это почитай половина трудоспособного мужского населения. И кто же, спрашивается, работать будет, сеять, пахать?
– Ну, Марк Вацлавич, скажешь тоже, – усмехнулся Митька. – А воевать, что же, бабам да ребятишкам?
– А ты знаешь, Митюха, что на заводах и фабриках, тех, что нынче выполняют заказы… – забыв слово, замялся Васька. – Как это, Марк Вацлавич?
– Военного ведомства, – уточнил Садилек.
– Вот, военного ведомства, – продолжил говорить Васька. – Тепереча вводятся сверхурочные работы. И работы энти не оплачиваются дополнительно.
– Что же, известное дело – война, – спокойно развёл руками Митька. – Кому нынче легко?
Но Марк Вацлавич с Васькой, сидевшие за столом рядом друг с другом и постоянно переглядывавшиеся, не унимались.
– Мобилизованы и многие наши товарищи.
– Товарищи, гутарите, мобилизованы? – застучал Митька пальцами по стакану. – А сами, чё ж не на войне? И энтот, товарищ тоже, который письмецо мне сунул, чего не на войне-то? Чё ж он в Богоявленском нашем окопался?
Марк Вацлавич и Васька не ожидали от Митьки такой реакции и не сразу нашлись, что ответить. А Митька даже потемнел от негодования.
– Тепереча-то я понял, откель он взялся, и чего там делает, – фыркнул он.
– Ты, Дмитрий не горячись, – похлопал Марк Вацлавич Митьку по плечу. – И Игнатова не собачь, он товарищ надёжный, в суровых ситуациях проверенный. Мы из одной ячейки, то верно, а потому нам он также близок и дорог, как и ты. А про армию, что же, я тебе отвечу, сынок, почему мы вот с Василием не воюем. Но наперёд скажи нам, кому ты служишь?
– Служу царю и отечеству, – по-солдатски отчеканил Митька.
– А я вот царю служить не желаю! – взорвался Васька. – Гад он и кровопийца! И ты задумайся Митька, почто тебе молодому, здоровому пропадать?