Боль мне к лицу
Шрифт:
В четвертом часу утра становится совсем светло, но еще прохладно: свежий ветер поддувает в окно, и я перебираю пальцами, просунутыми над приспущенным стеклом, словно пытаясь его поймать. С момента приезда проходит сорок одна минута.
Мне не хочется показываться раньше времени, поэтому я стараюсь не выглядывать, однако все же не удерживаюсь: на месте не меньше десяти человек, кто-то то появляется, то исчезает в глубине здания, прячущегося за полуразрушенным забором. Бывший железобетонный завод, закрытый еще лет двадцать назад — предприятие
Чем больше я улавливаю подробностей, с которыми они обсуждают найденное тело, тем сильнее ощущается тошнота. Когда очередной собеседник упоминает Доронина, затягиваясь электронной сигаретой и пуская клубы сладкого дыма, я понимаю, что высидеть больше не смогу.
«Выходи». «Ты должна видеть». «Мы могли бы ее спасти?».
Шептуны встревожены, и голоса их все громче и громче; они почти срываются на крик, но я мысленно прошу их остановиться. Мне нужно, чтобы сознание оставалось ясным.
«Не отвлекайте!».
И хоть Иван запретил, я покидаю машину, бросаю ключи зажигания в задний карман джинсов и иду. Голоса боятся и не могут об этом молчать, но я отключаюсь.
Полицейские недоуменно взирают на меня, но не решаются остановить и спросить, — они видят, что я вышла из автомобиля Доронина, и это рождает еще больше вопросов. Ступаю мимо них, избегая смотреть в глаза, прохожу забор. Я понимаю, в какую сторону стоит двигаться, ориентируясь не столько на подсказки шептунов, сколько на голоса настоящих людей.
Постепенно картина обрастает деталями, за что я должна благодарить своих внутренних «докладчиков», спешащих поделиться новыми знаниями. Откуда они это берут? Кто они? Духи умерших родственников, эгрегоры, трансляторы мыслей из ноосферы? Сейчас не время думать об этом; никогда «не время», и это еще один запрет, с которым я живу.
– Вы куда? — все-таки, один из присутствующих, в гражданской форме, пытается задержать меня перед входом в разграбленное, полумертвое здание первого цеха. Я перевожу на него напуганный взгляд, и он отшатывается, видя мое искаженное ужасом предстоящей сцены лицо.
Пальцы, сжимающие предплечье ослабевают, и я могу лишь выдохнуть со свистом прямо в него:
— Пусти, — и дергаю руку, шагая вперед. — Я с Иваном.
Под тяжелые взгляды, сверлящие затылок, прохожу внутрь, сходу ощущая царящий здесь ужасный запах смерти, смешанный с затхлостью помещения, испарениями мочи и прочего мусора. Под ногами хрустит стекло разбитых бутылок, но чем дальше я шагаю, тем тише становится звук.
— Иван Владимирович! — парень в форме зовет моего спутника, и тот оборачивается назад,
Подвешенная за руки, с опущенной вниз головой, она висит полностью обнаженной. Темные волосы длинной, безжизненной завесой скрывают лицо, спускаясь на вспоротый в виде буквы «Х» живот, из которого…
Тут я закрываю глаза, чувствуя головокружение. К несчастью, сознание успевает распознать изображение раньше, чем я отворачиваюсь, и теперь даже если сбежать отсюда, увиденное уже не стереть. Нос втягивает окружающие запахи, сводя с ума от тошноты, а вот звук пропадает. Не слыша ничего, я задыхаюсь.
И все еще вижу мертвую девушку, но вижу ее еще живой.
Вижу, как тугая веревка сковывает нежную кожу запястий, оставляя глубокие следы с бороздами — чем сильнее она затягивается, тем глубже впивается грубая нить.
Как неестественно выворачиваются руки, когда кто-то сильный вздыбливает ее, подтягивая веревку через балку.
Вижу, как пытается она кричать сквозь скотч, залепивший губы.
Как от ужаса расширяются глаза, когда она понимает, что спастись уже не удастся.
Вижу, как блестит в тусклом свете сталь острого скальпеля, направленного на беззащитный живот.
Как мужская рука делает два резких движения наискосок…
Я складываюсь пополам и, все-таки, не выдерживаю. Рвота отнимает последние силы, я надсадно кашляю, стоя на четвереньках, руками в пыли, и тяжело дышу ртом, потому что через нос — невозможно.
— Ну вот, загасили все блевотиной, уже третий человек, — ругается мужской голос, а я ощущаю теплые руки, которые помогают поднятья. Кожа, покрытая мурашками, как оголенный нерв, слишком чувствительна и болезненная.
— Аня, ты меня слышишь? — кажется, Иван задает свой вопрос не в первый раз. Отделываюсь кивком в ответ.
— Она умерла от страха, а не от кровопотери, — произношу четко, но тихо, — сердце не выдержало. Бедная…
— Иван Владимирович, это кто? — громкий шепот раздражает меня, и хочется выдать что-то резкое.
— Эксперт, — буркает он, не вдаваясь в подробности, а я усмехаюсь.
— О чем, собственно, я и говорил, — выступает вперед еще один мужчина, лет сорока, абсолютно седой, щелкая резиновыми перчатками с бурыми разводами, — но подробнее после вскрытия.
Я не сразу понимаю, что он подтверждает мои слова.
— Леха, давай, отпечатки, следы и разъедемся уже, — командует Доронин и провожает меня до джипа. Он так и не убирает руку, достает ключи из моих джинсов, уверенно, словно и не сомневаясь, где они лежат. — В бардачке влажные салфетки, минералка на заднем сиденье. Если совсем хреново, попрошу кого-нибудь отвести тебя домой.
— Я почти в порядке, — очень тихо отвечаю я, вытирая сначала рот, а потом ладони салфетками с химическим запахом ромашки.
— Что ты видела?
— Ее.
— Убийцу?