Боль
Шрифт:
— Дети, проводите меня! — попросил чуть слышно и пошел, пошатываясь, словно пьяный.
Старшина, повременив, вышел к собравшейся около парадного толпе. Поднялся на ступеньки, чтобы быть на виду.
— Гражданочки, — начал он, стеснительно кашлянув в кулак, — бойцы только вчерась из-за парты. Ни стрелять, ни обмоток затянуть… Тем более по хозяйственной части… Я вас прошу: помогите! Окна помыть и кое-что прочее…
— Хороши, нечего сказать! — задиристо подбоченясь, вскрикнула румяная пышногрудая бабенка. — Одни города немцу сдают, а эти хоромы себе чистют! Кроватей, вишь ли, со светлыми шишками навезли…
Ее поддержала хворая старушка:
— Ишь, барин! И затылок блестит, и сумка на заднице, и деколоном, небось, провонял… Ну-ка, понюхайте его, бабы!
Старшина побледнел, заиграли на скулах желваки:
— Ты брось, старая, насчет баринов…
— Что ты к парню прилипла, Егоровна? — заступился за старшину сухонький мужичок. — Он ноне под артиста стрижен — ну так что! Дело молодое. Может, и к девкам побежит, нам-то что. А завтра — на фронт! Вот ведь как. Время такое…
— Ты меня, Прохор Петрович, не кори! У меня двое там… — Старушка, сморкаясь в полушалок, заплакала.
— Вот и я говорю, — воодушевился старшина, — не время укорять! Сегодня у нас всего поровну: одна на всех беда. Что касаемо хоромов — приказано подготовить школу к заселению… А для кого, не знаю. Ей-богу, бабоньки!
— Поможем, раз так! — добродушно согласилась бабенка. — Даже с удовольствием, коли рядышком начальник кудрявенький…
Косяками кружат около школы мальчишки. Что делать дома? Электричество — и то с перебоями. Сперва — заводу: там день и ночь варят сталь, катают броню.
С радостью, чтобы не вызвать зависть других, человек может затаиться. С горем, чтобы найти утешение, поспешит к людям. Так и мальчишки. С виду они ко всему безразличны — чтобы казаться взрослее. Но все существо их в неусыпной тревоге. За мать, за сестренку, за щенка… Но никогда — за себя.
Раскрылись ворота, и со школьного двора показалась колонна.
— Подтянись! — скомандовал старшина. — За-пе-вай!
Молодой голос сообщил взволнованно и грустно:
Ой, да! По долинам и по взгорьям Шла дивизия впе-еред…И строй подхватил, радостно, с лихим присвистом:
Эх, да! Чтобы с боем взять Приморье, Белой армии опло-от…Долго металось над улицей эхо. Но вот колонна свернула в переулок, где высокие вязы, — и песня растворилась в тишине.
Ворота закрыл боец. То, что это был не просто боец с винтовкой, а часовой, и что находился он ни где-нибудь, а на посту, — об этом еще никто в городе не знал.
После опустошительной, как ураган, мобилизации Венка Смеляков неожиданно для самого себя стал на улице из пацанов самым старшим. Его и до этого уважали (не так за тугие мускулы и веселый нрав, как за брата танкиста), а теперь он сам себе начальник, сам себе командир. Правда, подчиненное ему уличное войско больше напоминало детский сад: горстка первоклашек да Мурзилка. Мурзилка по возрасту отстает всего-то на один класс, но, если разобраться, разделяет их с Венкой целая вечность: Венку официально приглашали на завод, в
Смеляковы жили до войны как и все: сыты — и слава богу, если обнова — знает вся улица… Сколько приносил домой денег отец, Венка только догадывался, когда донашивал за старшим братом перелицованные штаны.
Венка коренаст, не по годам широкоплеч… Немного курносый, отчего на его лице никогда не убывает хитринка. Выгоревшие волосы непокорно спадают на глаза — то и дело приходится пятерней отбрасывать их назад. А на маковке легкомысленно топорщится вихор. Венка сердито муслявит его, жалуется:
— В детстве телок лизнул, вот теперь и маюсь.
Большой выдумщик на проделки, он гордился тем, что старушки показывали на него пальцем и укоризненно при этом вздыхали:
— Вот чадушко-то навязалось на нашу голову, господи!
Колотушку ли к наличникам приладить, чтоб вечером, подергивая через дорогу за бечеву, подпортить вредному человеку чаепитие, панель ли мылом натереть перед дождиком — в этих делах первый зачинщик Венка. Вот и сейчас — загорелось ему обзавестись глобусом. Их он заприметил, когда военные выносили из школы. Сам по себе глобус ему ни к чему. Просто, сложенные под навесом, как арбузы на базаре, они раздражали. Вспомнилось, как географичка ну хоть бы раз угадала, в какой день вызвать к доске. А тут этот парень с винтовкой, которую носит на плече как жердину… Винтовка, должно быть, и не заряжена вовсе, а так, для вида…
Попросив ребят подурачиться в дальнем углу, чтобы отвлечь часового, Венка юркнул в щель. Из-за укрытия ему хорошо видно, как боец засеменил в ту сторону, где послышалась возня. Сейчас этот шляпа-новобранец скроется за выстроенными в ряд шкафами, и к навесу, где глобусы, иди себе, как на параде.
Вдруг как гром среди ясного неба:
— Руки вверх! — Из-за парт в упор целился ему в грудь второй часовой. — Ты что здесь делаешь? — спросил грубо.
— В прятки игр-р-раем… — промямлил Венка, заикаясь.
— Я тебе покажу — прятки! — не позволяя опустить руки, часовой приказал выйти на открытое место. — В подвал тебя, что ли… на ночь? Может, ты диверсант?..
— И никакой я не диверсант! — заоправдывался Венка.
У него затекли руки, но, боясь рассердить часового, он терпеливо слушал, как тот обстоятельно разъяснял, что теперь здесь не школа, а военный объект со всеми вытекающими отсюда последствиями вплоть до права стрелять.
— Кру-у-гом! — скомандовал напоследок. — Шагом марш!
Венка повернулся, как учили, через левое плечо, и увидел… Поверх забора маячили головы его сподвижников. Вцепившись в доски, чтоб не сорваться и не получить как при попытке к бегству пулю, Мурзилка и еще какой-то парень с соседней улицы, выпучив с испугу глаза, смотрели на часового. А тот, вскинув винтовку, угрожающе наводил ее то на одного, то на другого. При этом у них поочередно смешно вытягивалось лицо. Но Венке было не до смеха. «Видели! Видели меня с поднятыми руками!..» — думал он в отчаянии.