Боль
Шрифт:
На карточке четверо. Прислонились к танку. «За Сталина!» — выведено крупно на башне. Озорные, веселые… В середине — Андрюша. Смеется чему-то, душевно, по-домашнему, будто не возле грозной машины, а так, на гулянье. А на маковке, как и у Вени, топорщится вихор… «Господи! Вот отец-то бы посмотрел, порадовался!»
Поглаживает Соня глянец карточки, будто ласкает сына, и смотрит, не отрываясь, на его лицо, знакомое до малейшей изгибинки, до самого крохотного пупырышка; смотрит и думает, думает.
Ох, как плакалась она перед богом за своего
То погладит Соня карточку, то поцелует. Никому бы не отдала своего старшенького! Упала бы наземь, обняла его ноженьки и не отпустила! Хватит, поди, с нее, она уж одного отдала, самого своего ненаглядного. Но кто, кто же тогда защитит родную землю, как не ее собственный народ? И разве можно обойтись без крови и жертв — будь хоть сто богов! — когда поганый фашист со своими железными танками прет напролом? Ведь одною молитвою от него не заслониться никак…
«Прими мое благословение, сынок, на святое ратное дело… Господи, спаси и сохрани сына моего, воина Андрея!»
Шаловливо обласкал листочки ветерок. Невесомо опустилась рядом нарядная, как на картинке, бабочка; крылышки затрепетали как реснички у спящего младенца — у Сони захолодело все внутри от незнакомости приметы.
Собралась с духом, взяла листок, который поближе. Прочитала быстро, потому что напечатано, только несколько слов чернилами, и еще раз. И еще… И стала онемевшими враз губами повторять вслух…
А когда до ее измученного догадками сознания пробилась беспощадная своей простотою суть, она ужаснулась, а в ясном небе вдруг ударил гром…
Однажды уже было. Или, может, это был сон?..
…Забылись с Николаем, загулялись за полночь. В ту пору ее уже просватали, и отец махнул на нее рукой. «Лучший сторожильщик для молодухи — ее жених!» — сказал. А они с Николаем и радешеньки, что волю им дали.
Плыл по небу веселый месяц. Дурманом исходили сады. Земля томилась в безмятежной дреме.
И услышали вдруг над прудом гул, будто распахнули затворы вешняков. Николай встревожился. Перебежали улицу, миновали проулок — там плотина видней. И увидели: отливая серебром, провисает от хребта плотины струя.
А тут уж известил о беде заводской гудок.
Народ высыпал на улицу. С топорами, лопатами кинулись через огороды к плотине.
Безобразно оскалившись, горловина с шумом выплевывала сгустки ила, хвостатые пни. Между плотиной и заводом,
Кто-то запалил будку обходчика, и теперь было страшно смотреть на бестолково мечущихся по плотине людей. И только когда прибыли на подводах пожарные, наметился порядок.
Под берегом вода, завихряясь в огромную воронку, проваливалась, увлекая все, что попадало, за собой. Люди, выстроившись цепью, передавали из отвала камни. Крайние бросали их в стремнину.
Соня не знала к чему приложить руки, Стала было таскать камни, но на нее зашумели, чтоб не мешалась.
Внимание ее привлек разговор. Один, взъерошенный, в испачканном пиджаке, докладывал второму, с легкой сединой на висках, — должно быть, начальнику.
— В прокатном плавают доски. Расширить старое русло, чтобы уходила вода, невозможно: все давно обжито…
— Как мартен? — сухо спросил второй.
— Мартен чуть повыше. Но надолго ли это преимущество?
— А здесь? Что вы предлагаете здесь? Прошу короче…
— Возводим перемычку. Отсечем прорыв, а потом посуху отремонтируем плотину. Главное — приостановить размывание. Иначе свод рухнет! Подумать страшно, Виталий Егорович!
— Лодки, Платон Иванович! Сбивайте с замков лодки! Загружайте шлаком и гоните к прорыву!
Светало. Соня огляделась: а где Николай? Отыскала в толпе по розовой рубахе. Он стоял по пояс в воде метрах в десяти от берега на поднявшейся со дна перемычке. Там перехватывали баграми плывшие по течению лодки, загруженные камнями, накреняли, и те, зачерпнув бортами, мгновенно уходили под воду. А к тому месту, где зарождалось течение, парни вплавь подталкивали другие. «Фаина», «Сима», «Лизавета» — намалевано на бортах.
Скоро из-под воды обозначился горбатый свод дупла. То и дело шлепались в поток огромные куски породы.
Пожарные в одних кальсонах, обвязанные для страховки веревкой, подводили в провал рельсы, трубы.
Огромным диском взошло солнце, и Соня различила в верховьях пруда одинокого рыбака. И сонное светило, и рыбак в лодке до того не соответствовали происходящему, что она готова была разрыдаться: городу грозит опасность, а этот удит себе рыбку! Но, подумав, успокоилась: откуда ему знать, что здесь творится?
Взглянув в другую сторону, увидела за вешняком растянувшийся чуть ли не на полверсту обоз. Тронула за рукав начальника:
— Дяденька, глянь!
Тот, не скрывая радости, позвал молоденького милиционера:
— Карасев! Скачи! Поторопи!
Милиционер — на коня. Было хорошо видно, как его окружили возницы. С минуту он красноречиво жестикулировал, потом пришпорил.
— Что там? — Начальник в нетерпении нервно ежился, пока милиционер, вернувшись, привязывал коня к столбу.
— Дубовские мужики рожь везут на элеватор… по продналогу!