Большая книга одесского юмора (сборник)
Шрифт:
Прошло два часа. Потом еще несколько. Пава не возвращался. Савва и Слава стали уже трезветь и даже заволновались. Но тут часы на одесском вокзале показали роковое число семь, и Павины приятели поняли, что волноваться уже бессмысленно, потому что наверняка произошло самое страшное.
Была только одна причина, способная помешать их другу вернуться до закрытия гастронома, в котором «Біле міцне» продавалось по одной копейке. И причиной этой могла быть только Павина смерть.
Весть о кончине Павла мигом разнеслась по Мукачевскому переулку. И уже через несколько минут Савва и Слава во главе такой
– Давай, Кузьминична, это… доставай, что ты там накопила за свою трудовую жизнь! – волновались они. – Будем поминки устраивать. А то не по-христиански получается: такого человека, можно сказать, потеряли сегодня, а пьем как в обычный день!..
– А вот хрена вам лысого! – возразила старушка, потягивая «Біле міцне». – Поминки им устраивай до похорон! А может, Пава и не помер совсем? Подумаешь, человек к закрытию гастронома не пришел! Так чего ж сразу «помер»? Мало ли что?.. Не пришел… Может, его просто паралич разбил? Или трамваем ноги отрезало?.. Чего ж сразу плохое-то думать?!
Но тут с недопитой бутылкой «Білого міцного», торчащей из кобуры, явился местный участковый по фамилии Гвоздь, и кое-что начало проясняться.
– Бабка! – заговорил он. – У тебя, я слышал, племянник сегодня пропал. А мне в райотделе сказали, что они там три дня назад труп какой-то нашли у себя перед окнами. Так, может быть, он?
– Ну вы даете!.. – засомневалась бабка. – Сегодня пропал… Три дня как нашли… Разве ж такое бывает?
– Бывает, – подтвердили Савва и Слава. – В милиции это часто бывает… Ты же пойми: если бы они его сегодня нашли, то есть в тот день, когда его убили, то это у них называется «оперативное раскрытие преступления»… А если за несколько дней до того, как его убили, – тогда это у них называется «профилактика»…
– Понимают, ханурики! – похвалил их Гвоздь. – А тебя, бабка, начальство теперь вызывает. Посмотреть. Опознать.
– Не пойду! – испугалась Кузьминична. – Я на него и при жизни смотреть не могла. А уж в таком состоянии… Боюсь!
– И напрасно, – сказал участковый. – Чего тут бояться? Лежит он себе тихий, спокойный… Правонарушений не совершает. Любо-дорого посмотреть… Если бы у меня на участке все уже были такими, так я бы и горя не знал!.. Только он зеленый какой-то…
– Значит, Пава, – твердо сказала старушка. – Это вам и любой подтвердит. Он у нас в переулке один такого зеленого цвета был. Потому что все остальные синие. Так что ты, Гвоздь, так и передай своему начальству, что это Пава и есть. Мол, ни покойник, ни родственники не возражают. А мы тебе за это взятку дадим!
– Советские милиционеры с мертвых взяток не берут! – гаркнул участковый. – Это нам и начальник каждый день говорит. Хотя нет… Он, кажется, говорит: только с мертвых не берут… Ну хорошо, Пава так Пава. Значит, так мы и зафиксируем. Тем более и товарищи его по работе опознали. Говорят – он.
– Так они же слепые! – изумилась Кузьминична. – Как же это они могли опознать?
– А они по телефону, – объяснил участковый.
– В общем, хватит резину тянуть! – засуетились Савва и Слава. – Пора, Кузьминична, столы накрывать. Только учти, это тебе
– А если считать малых стариков и дряхлых детей? – спросила Кузьминична.
– Получается еще пятьдесят.
– Та на шо ж это я куплю такое богатство! – испугалась старушка.
– А ты Павину комнату в коммуне продай, – подсказал Савва. – Вон богатые Парасюки давно на нее зарятся.
– Заримся! Мать… перемать… – выступил вперед толстенный Парасюк. – Она аккурат к нашему санузлу примыкает, комната эта. Так мы с женой сильно мечтаем столовую в ней себе оборудовать, чтобы, значит, если приспичит, от еды недалеко отходить. Мы тебе за нее не то что двести пятьдесят – мы триста бутылок дадим! Правда, не водки, а самогону. Так что тебе не то что на поминки – вообще до конца твоих дней хватит…
Бабка быстро прикинула в уме, сколько самогону ей нужно до конца ее дней, и запросила еще четыре бутылки. Ударили по рукам.
И тут же, как по команде, еле держащиеся на ногах жители Мукачевского вытащили из своих домов такие же еле держащиеся на ногах столы и табуретки и накрыли прямо посреди улицы огромный криво стоящий стол. Немыслимых размеров Парасюк поднялся из-за него со стаканом мутной жидкости в кулаке и, обведя собравшихся еще более мутным взглядом, торжественно прокричал:
– Горько!..
Возникло недоумение.
– Горько!.. – повторил Парасюк.
Савва и Слава растерянно поцеловались.
– Э… Харитон! – одернула тамаду Парасючка. – Кого это ты тут женишь? Покойника, что ли?
– Горько осознавать… – гнул свое Парасюк.
Но мысль о свадьбе уже воспламенила Павину сожительницу Галу по прозвищу Студебеккер.
– И на кого ж ты меня покинул, голубь мой сизорыл… это… сизокрылый! – заголосила она, упадая необъятной грудью в салат «оливье». – Ой, положите ж меня немедленно до него у гроб!..
– А вот тебе дулю! – разозлились Савва и Слава. – Коза ненасытная! Ты и при жизни, бывало, каждую минуту норовила до него у койку залезть. А теперь и в гроб норовишь!.. Дай уже человеку хоть там полежать без движения!
– Действительно, Гала… – всплакнула пьяненькая Кузьминична. – При мне бы хоть постыдилась! Вот у меня горе так горе. Мне моего любимого племянника никто не вернет. А тебе я таких козлов, как он, хоть сто человек в день предоставлю, только деньги плати. Ты мою таксу знаешь…
Потом Мукачевский переулок пил, дрался, мирился и снова пил почти до рассвета. А потом появился Пава в белых одеждах.
– Мы что, уже в раю? – спросил у него кто-то из тех, кто еще мог говорить.
– Ну вы так точно в раю, – ответил Пава. – Где же еще может быть такая житуха? И солнце еще не взошло, а вы уже лыка не вяжете. А вот мне, между прочим, в медвытрезвителе никто и стакану портвейна не дал. Еле сбежал из этого страшного заведения. В одной простыне.
И, вырвав у какого-то зазевавшегося подростка початую бутылку самогона, Пава осушил ее в три глотка.