Большая книга перемен
Шрифт:
– Не прогибайся, в чем вопрос?
– Нет, но ты бы его видел! Абсолютная тупая уверенность, что я сразу соглашусь, никаких сомнений! Ты не представляешь, как это противно. Или они привыкли, что за деньги любой человек на всё согласен? Ну а теперь узнают, что не любой и не на всё! Я тоже, конечно, не идеал, но есть вещи, на которые я пойти не могу ни при каких условиях.
– Не иди, кто спорит?
– Пусть бы он сказал: давай, опиши всё, что с нами было, только честно, а мы посмотрим, как это со стороны выглядит, тогда бы я подумал. Это была бы даже интересная задача: открыть людям глаза на их собственную жизнь. Но они же этого не
– Тогда и нечего загоняться.
Немчинов резко поставил чашку на блюдечко, нервно звякнув ею, и посмотрел в глаза Сторожеву.
– Валера, а ты ведь издеваешься надо мной, да? Да?
Немчинов явно нарывался на ссору, Сторожеву этого не хотелось, он сделал серьезное, уважительное лицо и сказал:
– Я не издеваюсь. И вообще, это я обижаться должен: ты так все выставляешь, будто я у них в прислужниках, а ты ангел.
– Я не…
– Можно договорю? Если обо мне, то всё просто. Меня зовут к заболевшему, я иду. А кто заболел, бандит, школьный учитель, богач, бедняк, мне в определенном смысле все равно. Это работа по вызову, по заказу. Тебе тоже предлагают заказную работу. Ну, с чем сравнить? Допустим, пишет Лев Толстой «Войну и мир». Сам придумал – сам сочиняет. Для себя. То есть для читателей, но в первую очередь для себя. Никто не может ему сказать: нет, Лев Николаевич, пиши не так, а так. Правильно?
– Ну.
– Ты сам, когда писал о своем Постолыкине, по собственному желанию это делал?
– Конечно.
– Вот. На свой страх и риск. Не ради денег. Ты их вроде и не получил?
– Ни копейки.
– Логично. То есть нелогично, но так наша жизнь устроена, ты это делал для удовольствия, а за удовольствия у нас не платят. Только проституткам, любящим свою профессию. А представим другую ситуацию: тебе заказали бы книгу о Постолыкине его потомки.
– У него их не осталось. Вернее, за границу все уехали после революции, никаких следов, я искал.
– А если бы не уехали, если бы заказали? Ты работал бы иначе. Взял, к примеру, аванс, начал писать. Они посмотрели: не то, не нравится. Начинают тебя кособочить по-всякому. Ты либо соглашаешься, либо упираешься. Договорились – работаешь дальше, нет – отказываешься, а аванс при этом оставляешь у себя.
– Я понял. Ты мне предлагаешь сжульничать? Взять аванс, начать писать книгу, но знать при этом, что наверняка ее не напишу?
– Почему? Видишь ли, Павел Витальевич Костяков – человек своеобразный. Правдивый по-своему. Прямой. Ему лакированная книга вряд ли понравится.
– Но он же ничего про нее не знает! Они ему сюрприз хотят преподнести!
– Можно так сделать, чтобы узнал. Хочешь?
– Ничего я не хочу! Правду он все равно не позволит писать.
– Приболела тебе эта правда. Никто ее полностью не знает, в том числе и о себе, как профессиональный психолог говорю, – улыбнулся Валерий, пытаясь смягчить разговор.
– Слышали! – язвительно среагировал Немчинов. – Черное не есть белое, а на самом деле только другая форма белого, а белое не есть черное, а только форма черного. Толерантность, амбивалентность и плюрализьм! – Немчинов нарочно исковеркал слово.
Сторожев слегка разозлился.
– Ладно. Ты хочешь правды, ты ее получишь. Знаешь, почему ты не берешься за эту работу?
– Почему?
– Объясняю. У меня есть одна знакомая семья. Муж, жена – под пятьдесят лет им уже, дочь – двадцать с чем-то, сын – около тридцати. Уже там внуки маленькие копошатся. Пьют все по-черному, страшно
– Ты меня с этим Валерой сравниваешь? Тоже живу в грязи и не хочу ничего менять?
– Ну, зачем ты? Я просто попытался объяснить тебе настоящую причину отказа. Это отказ не от денег, Илья, это отказ от перемены участи.
– Спасибо.
– Пожалуйста.
– Хорошо иметь настоящего друга, – с горечью сказал Немчинов, вставая из-за стола. – Все тебе объяснит, все расскажет. За тебя подумает. Мне-то, дураку, казалось, что я, типа того, о принципах думаю, а я, оказывается, боюсь. Не желаю богатым быть. Не желаю получить столько, за сколько в газете пять лет надо работать!
– Ага, все-таки подсчитал?
– Да шел бы ты! – в сердцах отмахнулся Немчинов.
– И ты туда же, – добродушно отозвался Сторожев. – Не бери в голову, жизнь шире.
– Это я слышал. Шире, длиннее, пестрее! Удобная у тебя позиция: раз лечить всех надо, то, получается, и деньги можно брать у кого угодно за что угодно?
Валера окончательно рассердился.
– Знаешь что, – сказал он. – Это тебя просто не приперло по-настоящему. Работа неденежная, но есть. Жена болеет но не смертельно. А вот если бы как у Лили Соломиной, не дай бог, конечно, я бы тогда посмотрел на тебя, как бы ты отказался!
– Не сравнивай.
– А если ты такой ангел, заработай денег и выдели ей на лечение. В позу вставать легко, а когда ты у нее был последний раз, ангел?
– Тогда же, когда и ты, давно, – буркнул Илья.
Они помолчали. Оба чувствовали себя неловко.
– Свиньи мы, конечно, – сказал Сторожев. – В самом деле, давай съездим к ней? В субботу, например?
– Хорошее дело. Давно пора.
И чувство общей вины помогло им проститься вполне дружелюбно.
3. ЧЖУНЬ. Начальная трудность
____ ____
__________
____ ____
____ ____
____ ____
__________
Будьте терпеливы, прислушайтесь к советам женщины.
Только несведущие люди думают, что в провинциальных городах все друг друга знают и часто встречаются. Можно забиться в какой-нибудь микрорайон Перспективный, куда районное начальство, по слухам, предпочитает летать на вертолете, и всё – пропал ты для общества, для бывших одноклассников и друзей, можно не увидеться годами и десятилетиями.