Большая книга перемен
Шрифт:
– Хо-ро-ша е-да после трудной работы, – сказал Валера школьным языком, по слогам, будто писал на доске.
– Кто поработал, тот и поел, – в тон ответил Коля, да еще на «о».
– Поворочай землю, и хлеб без меда сладок будет, – продолжил Валера.
– Без труда и жизнь пуста!
Они посмеивались, чувствуя взаимную дружелюбность, какой меж ними давненько не бывало – да и была ли она когда-то?
Но сладко щемило у Валеры сердце: до нетерпения дошло желание увидеть Дашу.
И тут она позвонила.
Коля коротко поговорил с ней, ласково попенял, что, дескать, могла позвонить раньше, сказал, что с Лилей всё в порядке, спросил,
Сторожев ехал по пустой дороге, у кирпичной облупленной, загаженной похабными надписями и рисунками остановки стояли двое и тянули руки, не видя из-за света фар, какую машину останавливают, иначе постеснялись бы: владельцы «лэнд-крузеров» попутных не берут. Приблизившись, Сторожев увидел: парень и девушка, совсем молочные, лет пятнадцати-шестнадцати. Он остановился.
– Мы думали, маршрутка, – сказала девушка, переглянувшись с другом. – Извините.
– Маршрутки сейчас уже не ходят.
– Нет, еще последняя должна быть около двенадцати.
– Ладно, садитесь.
– У нас денег мало, – сказал парень.
– Садитесь, я за так. Веселее будет.
Они стеснительно влезли, сели, молчали. Потом (Сторожев увидел в зеркало) она взяла его за руку. Девушка так себе, серенькая, он тоже с простеньким лицом. Дети рабочих окраин. Первый опыт у них – подержаться за руки и за другое, если позволят, стеснительно пообниматься.
Но вскоре дети рабочих окраин обнаглели и начали обниматься вовсе не стеснительно, лизались, впиваясь друг в друга губами и чмокая, она то ли отпихивала его руками, то ли удерживала, а он сладострастно мял пятерней ее тощую джинсовую ногу, подбираясь к убогой девичьей сокровенности, где небось и созреть-то еще ничего не успело.
Сторожев резко затормозил, их резко качнуло вперед.
– Приехали!
– А что? – удивился парень.
– Мы больше не будем, – хихикнула девушка.
– Вылазьте, я сказал! – свирепо обернулся к ним Сторожев. – А то я вам шеи ваши цыплячьи посворачиваю!
Парень с девушкой быстренько убрались, парень только тем и отомстил, что чересчур сильно хлопнул дверцей.
Конечно же шеи им сворачивать Валера не стал бы. Это, как часто бывает, всего лишь речевой оборот, ничего не значащий, кроме выражения эмоции.
То-то и оно, что у нас сплошные
Он поехал не домой, а в свою клинику, где было пусто. Не включая света (хватало внешнего – от уличных фонарей), прошел в одну из амбулаторных, где был мягкий диван. Достал из стеклянного шкафчика бутылку со спиртом, налил в градуированный медицинский стакан, разбавил водой, постоял со стаканом в руке и поставил его на подоконник. Лег.
Часу в третьем робко зазвонил телефон, Сторожев, знал, что это Наташа. Взял трубку, нажал на кнопку отключения. И вообще, пора кончать это, пора расставаться. Завтра же надо серьезно поговорить. Нельзя обманывать себя и ее. Нельзя жить чужой жизнью. А если уж желаешь чего-то – добивайся. Вот и всё. И пора спать.
Но так до рассвета он и проворочался, не сомкнув глаз.
(Опять речевой оборот: глаза-то он смыкал, а толку-то?)
26. ДА ЧУ. Воспитание великим
__________
____ ____
____ ____
__________
__________
__________
Помощь придет от тех, кто столкнулся с проблемами, подобными вашим.
Немчинову с утра пораньше позвонила Маша Нестеренко. Услышав ее голос, Илья как-то сразу напрягся, что-то в нем слегка екнуло. Маша всегда была и остается совестью класса, «напоминалкой», как она сама себя называет: обзванивает всех и с укоризной спрашивает:
– А ты помнишь, что у Семенова день рождения сегодня, а он, между прочим, лежит дома после инфаркта, один, никто не навестит, не поздравит?
Или:
– Слышал, конечно, Чеплынин вчера умер? Нет? Как вы живете вообще, ни о чем не знаете? Завтра уже хоронить будут, ты уж будь, постарайся, чтобы не полторы собаки за гробом бежало! Заодно увидимся.
В результате Семенову звонили, его навещали и поздравляли, а за гробом Чеплынина шли, кроме горстки родственников, еще человек десять-пятнадцать – сослуживцы и бывшие одноклассники. Маша была в таких случаях горда, будто она в одиночку всё организовала, что было почти правдой.
Илья предчувствовал неприятное известие. Впрочем, по голосу можно было догадаться, Маша сказала печально, глухо, со вздохом:
– Не разбудила, Илья?
– Ты же знаешь, я рано встаю.
– Мишу Кулькина помнишь?
– Конечно. Недавно даже видел.
– Машиной сбило.
Вот тут Немчинов похолодел по-настоящему.
– Когда?
– Вчера.
– А как, кто, при каких обстоятельствах?
– Ничего не знаю. Говорят, был пьяный, как всегда, переходил улицу, и его… Бездельник, а тоже ведь человек. Хорошо хоть, что у него нет никого, ни детей, ни плетей. Горевать некому. С другой стороны, тоже страшно. С биркой на ноге в морге лежит, а потом без гроба похоронят.
– Почему без гроба?
– А ты не знаешь, как у нас одиноких и бедных хоронят? В дерюгу заворачивают, сволочи, потом в холодильнике держат, пока таких штук пять не наберется, чтобы по много раз не ездить. А потом чохом в одну яму сваливают. И ржавую табличку в холмик воткнут.
– Не преувеличивай. Прямо-таки некому его похоронить? Вроде сестра какая-то была?
– Опомнился. Не сестра, а тетка, и та уже лет пять как в могиле. Ты его хорошо знал?
– Ну… Как все.
– И я как все. Давайте сбросимся, что ли, хотя бы на гроб, на крест хоть самый дешевый, на табличку с фотографией. Не против?