Большая книга ужасов – 35

Некрасова Мария Евгеньевна

Где находится этот чертов санаторий, Надежда мне так и не сказала. Мама тоже не сказала: когда она все-таки позвонила, связь была такая, что и не поговорили толком. Но я хотя бы успокоилась. Надежда пообещала, что мама вернется через недельку, когда я сдам зачет. Ну и сама она тогда поедет со мной в Питер. Иногда мне казалось, что не очень-то ей туда хочется, в этот Питер, уж больно дотошно она спрашивала меня во время очередной попытки сдать зачет. «Ты можешь лучше, иди еще позанимайся», «Любому из твоих друзей я бы поставила за это пятерку, потому что для них это потолок. Тебе же и тройки много, ты способнее,

напрягись».

И я напрягалась, чего уж там. И я верила, что способнее всех в классе, если сложить все мои конспекты, написанные за это время, хватит на докторскую диссертацию. Но Надежде было мало. Она требовала заниматься еще и еще. Вам может показаться, что она издевалась надо мной, – ничего подобного. Она просто знала, на что я способна, и требовала соответственно. Ей было не все равно, она болела за меня. Я с удовольствием замечала, как расту над собой, узнавая вещи, о которых за годы учебы в музыкалке даже не слышала. Вот в чем она издевалась, так это во всем остальном, что не касается истории музыки...

У меня по-прежнему все валилось из рук, непонятно отчего, но это жутко бесило. Надежда даже не пыталась меня утешать, ворчала каждый раз, когда я что-нибудь уроню или сломаю, делала все за меня. За меня прибиралась, готовила, ходила в магазин. (Где, интересно, деньги брала? Духи, конечно, способны на бытовые чудеса, но я подозревала, что Надежда просто вскрыла мамин бухгалтерский сейф, и меня после зачета ждет скандал.) Мне она говорила: «Не отвлекайся, ты все равно больше ни черта не можешь, кроме учебы».

Больше всего бесило, что она подслушивала мои телефонные разговоры и в «аську», если кто-то мне писал, заглядывала через плечо. Однажды звонит мне Димка, зовет гулять. И Надежда – тут как тут. Стоит рядом, слушает. Я хожу – она за мной. Я прошу: «Дайте поговорить!» – а она: «Что за секреты?» Но это еще ничего, мы договорились, я кладу трубку, начинаю собираться. И так из рук все валится, а Надежда ходит за мной хвостом, типа, подбирает, что я уронила.

– Ты, – спрашивает, – куда?

– В сквер. Димка гулять звал, сами слышали.

– Да ты же не дойдешь! Свалишься где-нибудь от переутомления. Ты много занималась сегодня, отдохни.

– Вот я и хочу...

– Да ты ногой в штанину попасть не можешь!

Смотрю: и правда не могу. Сижу, как дура, машу ногой рядом, а в штанину не попадаю. Специально считала: я сделала тридцать попыток – и не попала!

Испугалась, конечно, что со мной?! Сижу и реву, а Надежда:

– Ты много занимаешься, переутомилась. Отдохни. Вот сдашь зачет, все наладится. – И берет мои штаны, надевает каким-то чудом (она ж меня вдвое шире!) и идет, прикиньте, гулять в сквер! Типа – за меня. Жаль, я Димкиной физиономии не видела!

Потом, когда она вернулась, я стала ее допрашивать, типа: «Как ребята вас восприняли?» «Ничего, – говорит, – нормально. О музыке болтали...»

Музыке, кстати, тоже досталось. Леха в те дни как с ума сошел, звонил почти каждый день, звал на репетиции. А я разболелась тогда не на шутку, ну то есть это Надежда так говорила. Я просто чувствовала, что не могу ничего другого, кроме как зубрить и отвечать. Больше ничего не получалось. Страшно ужасно, но Надежда говорила: «Болеешь. Переутомилась, сдашь зачет, отдохнешь, все пройдет». И шла за меня на репетицию! Тоха мне рассказывал потом

в «аське», как она там отожгла!.. А я опять не видела. Да чего там, я и в «аську»-то вылезала редко и с трудом. Пальцы как заколдованные легко печатали конспекты, а вот писать что-то в «аську» или на форумы соглашались через раз.

Я чувствовала, что происходит что-то не то, но Надежда говорила: «Сдашь зачет – и все кончится!» И заваливала меня в очередной раз со своим: «Ты можешь лучше». Я знала, что могу, и занималась как ошпаренная. Больше-то все равно ничего не выходило. Я из кожи вон лезла, чтобы сдать чертов зачет. Кажется, у меня ехала крыша: я складывала стихи из фамилий великих музыкантов, чтобы лучше запомнить, вскакивала по ночам в ужасе от того, что забыла какую-то дату...

Да! Ночей я боялась больше всего. То, что случилось с Надеждой в тот раз, когда мы поругались на вокзале, оказалось не так уж страшно. Днем она была тем же, чем стала через сутки после Питера: человек как человек, только немножко прозрачный. Обивку кресла сквозь нее видно, а текст на мониторе – уже не разобрать. А вот ночью – с полуночи до пяти – она обретала свою истинную плоть. Ту, что я увидела тогда, серую, полуразложившуюся, бр-р!

Я ложилась рано и боялась проснуться ночью. Самое главное, что в эти часы не только плоть менялась, менялась и сама Надежда. Днем безобидная, хоть и скандалистка, ночью она становилась настоящим деспотом. Специально она меня не будила, но если я отчего-то вставала сама, пощады мне не было. Димка угадал: духи ночью не спят, а шляются по квартире, ищут, к чему бы придраться. Однажды я вскочила, как иногда, оттого, что забыла во сне какую-то дату. Сижу в пижаме, листаю учебник, а сама даже не помню, в каком учебнике эта дата, у меня ж их целый шкаф!

И заходит Надежда, жуткая ночью, и как давай на меня орать:

– Почему ночью занимаешься, я же не велела тебе!

– Я просто...

– Почему ты никогда меня не слушаешь?! Надо делать то, что тебе говорят.

– С какой стати?

– С такой! Я твой учитель, в конце концов! Я желаю тебе только добра! Немедленно спать, не видать тебе зачета как своих ушей! – Такое она могла сказать только ночью. Знала, как для меня важен этот чертов зачет, и, не стесняясь, долбила по больному месту.

И еще Надежда ночная хотела контролировать все. То есть вообще все, что хоть как-то связано со мной. Она заставляла меня показывать ей свою почту, историю «аськи» и даже писать под ее диктовку ответы. Ее не устраивал цвет моей пижамы, она велела переодеваться по десять раз, пока я не найду ту, что ей понравится. Возразить я не могла, мне нужно было вернуть мать из санатория и сдать наконец зачет.

Я не знала, зачем ей все это нужно: контролировать меня во всем, а днем и вовсе полностью заменять. Помню, Иван Юрьич что-то такое говорил, что дух захочет занять чье-то место на земле. Я старалась об этом не думать и занималась изо всех сил. Надежда же фактически жила моей жизнью. То она притаскивала домой какие-то тексты и ноты и до ночи распевала, то пропадала в сквере с нашими, и, я так поняла, ей было о чем с ними поговорить. Тоха в «аське» мне почти ничего не рассказывал, так, иногда делился приколами, кто что ляпнул, кто где лажанул. Мне кажется, он все еще дулся за тот день, когда я оставила их у пруда.