Большая охота (сборник)
Шрифт:
– Я ж не вешаюсь. Мы ж коммунисты! Стиснем зубы. Шагнем в подполье. Будем жить.
Гриня заплакал: кумиров нет.
…И шагнули они в коммерцию.
Большая охота
I
Белой туманной ночью я покинул Ямбург и три часа брел с охотничьим рюкзаком за плечами по краю обрывистого берега Обской губы, еще покрытой июньским льдом. Заполярная зима отступала медленно под ударами весны и цеплялась за каждую болотную кочку.
Я спотыкался от усталости и ворчал от злости. Черт его знает, где мне искать этого Василия Михалыча!
Вдруг рядом, справа, за овражком, наполненным до краев
– О-го-го! – крикнул я.
– Го-го-го! – белой лебедью отозвалась губа.
Мимо, едва не задев меня крылом, стремительно прошелестел чирок. До меня дошло наконец, что могу невзначай схлопотать порцию дроби.
– Миха-лы-ыч! – заорал я.
За овражком кто-то громко кашлянул и сказал игривым баском:
– Господин микрополковник! Какого хрена орете как резаный и пужаете мою дичь? Вот промазал из-за вас!
Наконец-то! Нашелся Михалыч. Когда он в подпитии или в добром настроении, то кличет меня, старшего лейтенанта запаса, микрополковником. А я его, боевого майора в отставке, – микромаршалом.
Я сбросил рюкзак с плеч на землю и отрапортовал о своем прибытии. Михалыч, голубоглазый и усатый, поднялся в своем скрадке – хлипком сооружении, похожем издали на заросли кустарника. На охотнике была теплая меховая зеленая куртка и толстая вязаная шапка. В левой руке полководец держал ощипанную утку.
– Это селезень, – сказал он. – Иди обедать. Шуруй прямо через овраг, там не глыбко…
Приняв приглашение, я полез в сугроб и провалился по пояс. Когда дополз до скрадка, то рухнул без сил на брезентовую подстилку.
– Уф, чуть живой, еле дошел!
Оглядевшись, я понял, что охотник – не заядлый любитель игры в прятки. Да, с берега не видно, зато с небесной выси… Там и сям валялись на болотных кочках небрежно разбросанные походные вещи, красовался даже небольшой мангал, тускло блестела газовая печка с красным баллоном. Пернатые обходили ставку Михалыча стороной. Лишь отдельные глупые особи, такие, наверное, как этот селезень, не сворачивая, дули прямо на утиную плаху.
…Пучина кастрюли поглотила птицу. Вслед отправились говяжья тушенка, копченая грудинка, картошка, фасоль, петрушка, укроп. Зажарка готовилась на сале. Для разнообразия отправил хозяин в варево косяк килек в томатном соусе.
– Пока не слопаем – спать не ляжем, – пыхтя и помешивая похлебку, пригрозил повар.
Слопали. Объевшись утиной ухой, разбавленной спиртом, мы заснули мертвецким сном.
…Стоял белый день, похожий на белую ночь, когда я проснулся. Голова была ясная и свежая, тело – бодрое, мысли – чистые. Хотелось совершить подвиг или насмерть влюбить в себя Ирину Африкановну из пятого модуля.
Дул ветер, туман растаял. Летали утки. Близко зачавкали. Я повернул голову. Облезлый песец, подняв морду к небу и закрыв глаза от наслаждения, обжирался утиными потрохами.
– Это Василий, – сказал Михалыч.
Он вылез из спального мешка и сидел за ноутбуком, что-то печатая. Наверное, какую-нибудь байку… Тургенев… Не смотрите, что слесарь.
– Твой тезка, значит. А по батюшке? Не Михалыч ли?
– Михалыч.
– Понятно, теперь два Михалыча. Небось, звание имеет?
– А как же – микромайор!
– Слава Богу! И у меня теперь есть подчиненный.
Песец между тем громко захрустел обглоданными костями.
– Смирн-а-а! –
Зверек исчез.
– Был у нас случай в феврале. – Михалыч оторвался от компьютера. – Да, точно, как раз на День Советской Армии. На гэ-пэ нашем рабочий был, Андрюха. Так этот Андрюха попал в дичайший переплет. Повадился к нам вот такой лисенок, не облезлый, конечно, а справный, в хорошей шкурке. Зверье тут доверчивое. На железке вон, на станции, заяц появляется. Встанет столбом в сторонке и ждет гостинцев. Ну, так вот, бегает к нам лис, подкармливается, и однажды, двадцать третьего числа, попадает в капкан, поставленный Андреем. День был жуткий – мороз, ветер. Андрей и пошел на капкан. А там песец. Андрей – дурень, от жадности, как говорится, в зобу дыхание сперло. Прыгнул, навалился на добычу, разжал капкан, а песец не будь дурак – цап за палец и деру! Бежит на трех лапах, охотник – за ним, вот-вот вцепится в хвост. А песец не дается! Разгорячился, раззадорился Андрюха, полушубок с плеч сбросил, потом валенки скинул. Вроде совсем изнемогает зверь, еле шкандыбает, но не дается, хоть умри! Туда-сюда виляет, резкие повороты делает… И вдруг пропал, словно под сугроб нырнул. Опомнился Андрюха – мама родная! Промысел черт-те где, еле на горизонте виднеется, а он босой и голый и до одежки еще бежать и бежать. Кинулся назад на ледяных ногах, а ноги не идут. Как полз до проходной, как ехал на «скорой» – не помнил. Отсобачили Андрюхе обе ступни, и загремел он по инвалидности на полную катушку в свои цветущие года…
– Да, история, – посочувствовал я песцу.
– Но что характерно? – поднял указательный палец Михалыч. – Характерно то, что покалеченный песец вернулся на промысел! Бедолагу изловили, обработали лапу, наложили шину, выходили, одним словом. И начальник промысла пригрозил: ежели какая сука покусится на живность, бегающую по территории промысла, – раздеру, мол, на мелкие куски. Вплоть до увольнения с работы…
– Ну а дальше? Что с песцом?
– Ну что… Вылечился, написал в газету «Пульс Ямбурга» благодарность газовикам за проявленную заботу и теперь живет в свое удовольствие на промысле на законном основании.
Михалыч засмеялся, довольный своей шуткой насчет газеты. Я выполз из мешка и ринулся к болотной луже – умываться. Вернулся я к накрытой скатерти. На ней лежали розовые ломти сала вперемешку с кусками краковской колбасы, черный хлеб, вареное мясо, копченый муксун. Снедь была густо припорошена зеленью и удобрена головками чеснока и лука. В граненые стаканы писатель плеснул водки.
– За сбычу мечт! – провозгласил Михалыч, поднимая стакан.
– За! – ответил я.
Целый день мы пили водку и стреляли по консервным банкам, много говорили о любви к женщинам и природе. К концу дня, поняв, что окончательно сливаемся с природой, завалились спать.
Проснулся я светлым солнечным днем. Настроение было отличное, тело – бодрое, голова – ясная. Хотелось подвига и любви одновременно. И побольше. И чтоб в пятом модуле, и чтоб с Ириной Африкановной – на глазах изумленной публики.
Мои фантазии прервало чавканье. Слева сидел песец и жевал остатки колбасы. Справа – Михалыч, печатал повесть на компьютере.
– Кажись, все, – радостно объявил Михалыч. – Кончил!
– О чем роман? – спросил я.
– Да так, об одном случае из охотничьей жизни тридцатых годов прошлого столетия.