Большая Охота. Разгром УПА
Шрифт:
— Будешь парубковаты [153] , до ночи не давать маты спати, так корова ще и насереть на тебе.
Долго смеялись над хлопцем отец с матерью и сестра с братом, но история за пределы семьи не выходила. А то ведь как в селе — засмеют и обязательно прилипчивую кличку дадут на всю жизнь, что-нибудь похожее на «зассанец», или что-то в этом роде.
Стали все чаще сниться Мыколе мать, сестра и брат, теплая печь посреди хаты и он на ней с любимой мурлыкающей Маруськой. Чувствовал Чумак, что зачерствелая душа его постепенно мягчеет. Спать стал спокойнее, и складывающаяся вокруг него жизнь все больше и больше захватывала и нравилась ему.
153
Парубковаты — гулять, веселиться (холостяцкие гулянки) (укр.).
Знал бы
Я вспоминаю рассказанное одним московским сотрудником, впоследствии добрым моим товарищем, имя которого и сегодня называть нежелательно, об одной из резолюций И. А. Серова. Ребята написали рапорт о денежном поощрении ценного зарубежного агента в размере тысячи долларов. Агент того стоил. Председатель наложил на рапорте резолюцию: «Согласен. Выдайте 500, больше дать нельзя, иначе убежит».
Не все в Москве были за расстрел сдавшихся оцновцев. В этом случае под угрозу срыва ставился целый ряд агентурно-оперативных мероприятий по проникновению агентов в зарубежные центры — ЗЧ ОУН и ЗП УГВР, активизации оперативных радиоигр. Была бы нарушена разрабытывавшаяся годами система пропагандистских акций, направленных на ослабление так называемого буржуазного национализма на территории западных областей Украины, укрепление в тех районах влияния советской власти. Далеко не все в центральном аппарате КГБ в Москве были сторонниками таких жестких мер, наносящих сложившейся к тому времени политической обстановке в стране больше вреда, чем пользы. Резко против расстрела выступало руководство Украины. Пожалуй, все работники, имевшие отношение к этому делу, возмущались пока еще предварительным решением Москвы. Я помню горячие переговоры руководства по аппарату «высокой частоты» («ВЧ») и переписку, где Украина доказывала нецелесообразность этого шага. Доказали. Хотя и рисковали многим. Впоследствии Николай Иванович рассказывал мне, что он был свидетелем нескольких разговоров по «ВЧ» генерала Строкача с Хрущевым, руководством КГБ в Москве. Хрущев лично знал Строкача и уважал его. Строкач доказывал Москве, что расстрелять Лемиша и других, попавших живыми в руки органов оуновцев, всегда успеется. Но пока-то они все нужны живыми. Строкач говорил Николаю Ивановичу:
— Я не понимаю Москву. Ведь ликвидация этих людей после захвата их живыми нанесет прежде всего пропагандистский ущерб и непоправимый оперативный. Я говорил Никите Сергеевичу, что обещал этим людям не только свободу, но и нормальную жизнь советского человека. Обещал им высокие правительственные награды. А он мне отвечает: «Мало ли чего мы ради нашего дела, наших целей обещаем. Сам понимать должен, что и Лемиш, и все, кто связан с ним заклятые враги Советской Украины, по ним веревка плачет, а ты просишь их помиловать». Я ему говорю: «Никита Сергеевич, так ведь за ним, Лемишем, стоят тысячи его политических единоверцев, с ними же работать надо». А он мне: «Ну ладно, мы еще посоветуемся, подумаем». Может быть, я его и не уговорил бы, да уверен, что наш украинский ЦК Компартии повлиял на решение Москвы. Наш секретарь Алексей Илларионович Кириченко горячо поддержал идею использовать захват Лемиша в пропагандистских целях. Он и помог сохранить Лемишу жизнь.
Спустя годы от своих украинских руководящих товарищей я узнал, что противниками решения Н. С. Хрущева были и многие оперативные работники Москвы, в том числе некоторые руководители, имевшие прямое отношение к ликвидации остатков бандоуновского подполья. Особенно запомнился мне тогда начальник отделения, позже отдела, ныне покойный полковник А. Д. Малофеев. Среди тех московских работников, кто был вообще против физического устранения идеологических врагов советской власти как средства политической борьбы в период расширения и укрепления мировой системы социализма, следует назвать
Фабричников был одним из моих старших начальников, уже когда я работал в Москве. Как руководителя, его по сравнению с некоторыми другими отличали высочайший профессионализм, умение находить нужное зерно в деле, острая логичность мышления и то, что сегодня называют логистикой, то есть четкий расчет и целесообразность любой чекистской «задумки». Отличала его и исключительная скромность.
В 1941 году после окончания школы, где учился Фабричников, мальчишки их класса, все до единого, добровольно ушли на войну [154] . Осенью 1941-го защищали Москву. В 1943 году во время ночного боя пуля ударила Фабричникову в живот и вышла, зацепив позвоночник. Многие месяцы лечения в госпитале не сломили его волю. Он вновь в строю. На этот раз в чекистском.
154
По официальным данным, из 100 учеников-мальчиков, окончивших московские школы в 1941 г., домой вернулись в 1945-м только двое, один из них — инвалидом.
Аркадий всегда удивлял собеседника и достойного оппонента эрудицией и образованностью, никогда не хвастаясь и не щеголяя попусту своими знаниями В тяжелые послевоенные годы, снимая квартиру с семьей за пределами Москвы, он тратил на дорогу несколько часов, используя время в транспорте на тщательное изучение Библии.
Он — книжник, в самом лучшем смысле этого слова. В его доме несколько тысяч книг. И это не книжные шкафы, где за стеклом рядами стоят не тронутые рукой владельца красивые корешки томов. Все, что имелось в его библиотеке — все читалось хозяином.
Пока позволяло здоровье, он был на самых активных участках тяжелого чекистского труда. Потом он передавал свой опыт будущим разведчикам и контрразведчикам в Академии ФСБ России.
Журналист по образованию, контрразведчик по призванию, он был мастером своего дела. Не случайно поэтому генерал С. А. Кондрашев в одной из своих книг назвал Аркадия Фабричникова лучшим специалистом по эмиграции (так в те годы мы называли антисоветские эмигрантские организации за рубежом).
Что касается получения Чумаком и Карпом квартир в Киеве, ну не на Крещатике, а где-нибудь, хотя бы в Святошине, на Соломенке или Шулявке, то КГБ смог лишь оплачивать, да и то поначалу, снимаемые ими углы. Через год после захвата Лемиша Чумак, как и положено молодому мужчине, влюбился. Его избранница оказалась на редкость «удачным» для ГБ Украины человеком. Звучит, конечно, странно — удачным для ГБ человеком. Но тем не менее это было именно так. Вероника, так звали невесту Мыколы, девочкой была в партизанском отряде. Имела ранение и боевую награду. После войны закончила Высшую профсоюзную школу в Киеве и работала преподавателем в ФЗУ. Вероника была членом КПСС. Чумак в нарушение всех норм конспирации сам рассказал ей свою историю. Девушка поняла Мыколу. Чумак жил в Киеве под другой фамилией и другим анкетным данным. Паспорт, естественно, выдавался в КГБ, как и военный билет и другие нужные обычному советскому человеку документы. Сыграли свадьбу. Я по поручению начальства «поработал» с Вероникой, рассказал в рамках допустимого о ее муже. Посоветовал, как с ним вести себя.
Вероника была беременна, до родов оставалось совсем немного, когда неожиданно позвонил Чумак.
— Опер Григорий! Мне нужно срочно вас видеть. Немедленно, сейчас же. — Чумак тяжело сопел в трубку, и, хорошо зная Мыколу, я понял, что произошло что-то чрезвычайное и неприятное.
Через полчаса мы встретились на явочной квартире. Он бы крайне возбужден и напоминал ощетинившегося матерого волка, изготовившегося к последнему смертельному прыжку.
Мыкола мрачно поздоровался со мной и так же мрачно произнес:
— Опер Григорий, если мне начальство не даст квартиру, я завтра взорву дом вместе с хозяйкой.
Выяснилось, что квартирная хозяйка, у которой снимали комнату Мыкола и Вероника, создавала им, невыносимые бытовые условия. Она буквально терроризировала молодоженов — до поздней ночи включала громко музыку, стучала ночью молотком в стену, бранилась. В общем, создала скандальную ситуацию, грозящую вот-вот перейти в драку. Она требовала немедленно освободить комнату и денег при этом, проплаченных за несколько месяцев вперед, не возвращала. Я, как мог, успокоил Чумака, при нем, прямо с явочной квартиры позвонил на работу Веронике и договорился с ее начальством, что завтра они постараются вопрос закрыть. После встречи с Чумаком я направился к начальнику отдела.