Большая родня
Шрифт:
Сзади нее заахали выстрелы.
XVІ
Самые тяжелые минуты в жизни.
Да, это были самые тяжелые минуты в жизни Геннадия Новикова. Девять дней немцы всеми силами ломали и корчевали немудреную линию обороны, которую на ходу соорудили вчерашние донбасские шахтеры, прямо с марша втягивающиеся в бой. Сначала это была даже не линия обороны, а кривая вязь наспех выкопанных незамаскированных окопов и щелей. На нее размашисто и плотно ринулась вражеская мотопехота. Ринулась, заметалась в собственном
За мотопехотой двинули танки.
На помощь шахтерам своевременно подоспел артиллерийский дивизион, командир которого уже на практике успешно показал, что может сделать взаимодействие артиллерии и пехоты.
Несколько танков, стреляя из пушек, таки прорвались к окопам, круто развернулись, чтобы разгладить их. Из щелей полетели бутылки со смесью КС. Жалобно зазвенело стекло по броне, и ближайшие машины выбросили над собой мерцающие полотнища огня.
Последние танки еще развернулись на тридцать градусов и, петляя, метнулись назад. Перед ними на синем фоне сумерек начали вырастать черные аллеи вздыбленной земли.
После этого боя окрепла сила бойцов, окрепла и линия обороны. Теперь каждое утро над ней начал язвительно, со стариковским придыханием, брюзжать «фокке-вульф». Покружив, он лениво тянул свою лестницу на запад, откуда скоро наплывали одутловатые бомбардировщики.
Сегодня же над искалеченным полем не появились ни «фокке-вульф», ни бомбардировщики. Ночью на переполовиненные силы шахтеров была брошена свежая танковая часть, прикрывающая атаку отборных померанских стрельцов, с боями прошедших Польшу, Бельгию и Францию. Танки прорвались и черными огнедышащими башнями двинули к небольшому беленькому городу — тактической глубине обороны.
Партизанский отряд имени Сталина остался в тылу врага.
После последнего донесения уставших и хмурых разведчиков Геннадий Новиков тихо выходит на опушку. В мглистом сыром рассвете лежит примятая, развороченная и молчаливая земля. Над линией окопов — туманные струи пара и непривычный покой. Но этот покой тяжелее грохота боя с фантастическим перекрестием трассирующих пуль, с пурпурными вспышками мин, с урчанием перегретых осколков и клубами перемолотой корнистой земли.
Грустный напряженный взгляд ищет хоть какие-то признаки жизни, а сердце так щемит, как может щемить только раз в жизни.
«Нет наших» — вырывается вздох, а взгляд еще напрасно выискивает в поле самые дорогие ожидания.
— Пошли, Геннадий Павлович! — Небольшая крепкая рука Недремного ложится на плечо Новикова.
— Пошли, — тряхнул головой, будто встряхивая тяжелый сон, и командир отряда видит, что золотистые кромки глаз комиссара стали красными.
— Гостей непрошеных надо ждать. Приближается наш первый бой.
Недремный говорит медленно. Проведя свою юность в борьбе, он хорошо знает цену слова «бой»: оно отрывает смелого человека от самых горьких переживаний,
— Минировать дорогу еще рано? — Новиков морщит лоб, чтобы лучше сосредоточиться.
— Рановато. Еще наши могут где-то прорваться.
— Если бы.
Над головой, с натужным пыхтением, летят серые отяжелевшие «хейнкели», потом, обгоняя бомбардировщиков, прозудели два «мессера», и их изломанные тени замелькали по стволам деревьев.
— Пора на политинформацию, — хмурым взглядом проводит Новиков обнаглевшие самолеты.
— Какая сегодня тема?
— Народный ответ на речь товарища Сталина.
— Тема всей нашей борьбы, — задумчиво говорит Недремный, и на его свежевыбритой щеке едва заметно шевелится старый шрам.
— Всей.
— Хорошо бы было после такой политинформации немедленно дать наглядный урок врагам. Сегодня же.
— Соединить теорию с практикой, — вспыхнули глаза комиссара. — Надо придумать что-то партизанское. — Вдруг выражение его лица становится более спокойным: впереди стоят партизаны.
В полдень разведка отряда встретилась с главными дозорами нашей военной части, вырвавшейся из окружения. Вскоре на лесной дороге появилась и сама часть. Впереди шли пехотинцы, саперы и несколько пилотов, дальше на подводах ехали раненные, а прикрывали колонну артиллеристы, прицепившие сзади пятнистую трофейную пушку.
Партизанский штаб наскоро познакомился с армейскими командирами.
Молодцеватый капитан с аккуратно нашитыми пушками на петлицах, не торопясь, подошел к партизанам.
— Отряд имени Сталина?
— Отряд имени Сталина.
— Самопроверимся? — вынул из гимнастерки удостоверение. Внимательно просмотрел документы Сниженко. — Вахту принимаете?
— Принимаем.
— В добрый час. Удивляетесь? — показал на колонну. — Теперь мы стали «общевойсковой» частью — присоединились к нам из разных родов войск. Ребята боевые! Одно вооружение о чем-то говорит, — с нескрываемой гордостью глянул на своих бойцов.
В самом деле, большинство воинов были вооружены автоматами, советскими и немецкими, и ручными пулеметами.
Новиков выразительно посмотрел на партизан.
— В бою добыли?
— В бою.
— Мины у вас есть? — с надеждой взглянул Сниженко на капитана.
— Везем. Немного.
— Нам хоть бы немного.
— Противотанковых, противопехотных?
— И тех и других.
— Вахту принимаете по всем правилам, — засмеялся капитан.
Сниженко облегченно вздохнул: значит, что-то-таки перепадет.
— Старшина Кузнецов! — позвал капитан.
— Старшина Кузнецов! — пошло по колонне.
Скоро к обочине подбежал белокурый скуластый боец. Нижняя кромка его пилотки темнела от пота.
— Товарищ капитан, старшина Кузнецов по вашему приказанию явился! — умело козыряет и залихватски пристукивает каблуками.
— Поделись минами с партизанами.
— Мало их у нас, товарищ капитан, — недовольно вытягивается лицо Кузнецова, и Сниженко в немой просьбе не спускает с командира глаз.