Больше боли. Книга 1. Татуировка
Шрифт:
– Да ладно, че ты. – Он усмехнулся, натягивая увесистые берцы. – Надо помогать братьям нашим меньшим.
Я ушел в свою комнату просветленный и успокоенный, хоть и сопровождаемый звонким, глупым смехом его подружки Лины. Моя жизнь казалась мне раем, хоть я и влачился босиком по липкой грязи, то и дело натыкаясь на камни.
Паша, как и я, жил далеко, и поэтому все выходные мы с ним проводили вместе. Нет, не как педики. Под словом «вместе» я понимаю, что мы видели друг друга утром и перебрасывались парочкой фраз, когда вдруг пересекались днем или вечером.
Я
Я до сих пор не могу себе полностью и до конца объяснить выбор татуировки. Видимо, это все была девушка Антона. Не могу сказать, что она мне так уж и понравилась с первого взгляда, но этот рентгеновский снимок на ее футболке так и встал у меня перед глазами, когда я засел с журналом эскизов в салоне. Место для татуировки я уже давно надумал, а вот трудности с рисунком кое-какие были.
Я лег на предложенную кушетку. До этого я никогда не делал себе татуировок. Я никогда не выщипывал себе брови, или прокалывал губу, или делал пирсинг в соске, или приклеивал к тощим ляжкам куски с воском, а потом их отдирал, или выдавливал прыщи у косметолога. Скажем так, я в принципе не был подготовлен к каким-то легким преобразованиям своего тела. И когда жужжащая игла коснулась моего невинного тела, меня поразила ужасная догадка: это больно!
Почему-то, думая о татуировке, я никогда не осознавал, что она наносится путем микро-прокалываний кожи. Я бы даже сказал, я не отдавал себе отчета в том, что, по сути, татуировка есть жесткое вмешательство в благополучную жизнь моего кожного покрова. Когда я представлял на своем теле татуировку, процесс ее приобретения казался мне чем-то средним между рисованием акварелью и визитом к парикмахеру. Я никогда не представлял себе боль. Я представлял красивый, профессионально законченный результат боли.
Возможно, именно так размышляют о будущем ребенке матери. Ведь они не думают о боли, о каком-то монстре, бултыхающемся в животе, о процессе низвержения некоего одушевленного существа, о крови, разрыве тканей, йоде и тому подобном. Они представляют детский смех, маленькое тельце, они даже испытывают к этому любовь, и готовы пойти на все, вплоть до вживления в их организм неизвестной спермы, чтобы получить конечный продукт.
Поэтому могу с уверенностью сказать, что, когда я, вздрагивая от каждого прикосновения одежды к моему изувеченному участку кожи, шел в общагу, я чувствовал себя матерью чего-то, что должно было в скором времени стать частью меня.
Пашу я застал в том же положении, в каком и оставил. Только теперь он лежал головой на столе и отсутствующим
– Хай. – Сказал я, осторожно высвобождаясь из куртки. – С тобой чего?
До меня видимо не дошло, что наушники надеты не просто так, а играют музыку. Но Паша все равно ответил:
– Ничего. – И закрыл глаза.
Он выглядел очень уныло. Как щенок, например, или кот, который очнулся после кастрации. Я очень аккуратно сел на соседний стул и заглянул в его компьютер. Паша грустил на странице Google.
– Сайт не грузится? – Решил я поднять ему настроение.
– Не-а. – Голова Паши не двинулась.
Я вздохнул. Мне так адски жгло с левой стороны ребер, что я принял полученный ответ как единственный, и стал, не дыша, стягивать с себя толстовку. Паша вдруг повернулся ко мне.
– Ваташи-ва дай ски дес. – Произнес он следующую абракадабру, и снова грустно опустил ресницы. Он стал так похож на кого-то из своих мультиков, что я улыбнулся.
– Ты на этот свой маскарад что ли готовишься?
Паша регулярно ходил на странные сборища, где собрались люди, обряженные в костюмы своих любимых героев из аниме. Когда он потом показывал мне эти фотки, я диву давался, как кого-то угораздило покрасить себе волосы в синий цвет, чтобы только быть похожим на персонажа. Они бы себе еще и глаза тогда выбивали, если изображали кого-нибудь с повязкой. Я бы хотел посмотреть на девушку-пулемет в исполнении поклонников. А что, вполне тру, хоть и не из аниме.
Я провел пальцем по забинтованным ребрам. Каждый миллиметр отозвался горячим уколом в коре головного мозга. Я зашипел, прикусив губу. Это была странная боль, ноющая, расщепляющая тебя на несколько тысяч частиц. Ты терялся в ней, как в Космосе, среди мириад звезд и планет, но все же сохранял способность спокойно мыслить и говорить.
Паша открыл глаза.
– Что это у тебя?
– Татуировку набил.
Он поднял брови, но ничего не сказал. Потом выпрямился, стащил наушники с головы, и спросил:
– Можно посмотреть?
– Не, пока нельзя. – Я еще раз провел пальцами по бинту и посмотрел на часы. – В шесть утра можно будет.
– Клево, тогда я будильник поставлю. – То ли в шутку, то ли всерьез, сказал Паша, нацепил наушники и вернулся в исходную позу. Я еще немного посмотрел в его затылок, потом взял пачку сигарет и пошел курить.
Я не сразу осознал, что время от времени трогаю свое приобретение. Это получалось как-то само собой. Например, я искал зажигалку по карманам, и то и дело задевал локтем низ татуировки. Поначалу я вздрагивал и ругался сквозь зубы, а потом вообще перестал это замечать. То есть, боль не ушла, она была постоянным оранжевым фоном, колеблющимся где-то в самом низу моей картины мира, но я стал к ней привыкать. И, как будто желая напомнить себе о ней, я, как назло, задевал боком дверные косяки, углы, сутулился, трогал повязку, думал о боли. Под конец вечера это так меня довело, что я прямо заорал, когда Паша уронил на меня книгу с полки.