Больше, чем что-либо на свете

Инош Алана

После этого визита Рамут с тётушкой обменивались письмами без молчания с какой-либо из сторон. В год получалось по пять-шесть писем.

Рамут искала любые возможности подрабатывать – служила помощницей у разных врачей. Свои особенные способности она поначалу старалась не выставлять напоказ, но их, как и шило в мешке, нельзя было утаить: в некоторых случаях их просто приходилось пускать в ход. Преподаватели недолюбливали её за отличающиеся от общепринятых взгляды, а работающие врачи, напротив, стремились заполучить её в помощницы: больные к ней тянулись,

и она повышала выручку своих наставниц, сама получая при этом лишь небольшую долю. Эта работа считалась частью её учёбы, и основной «доход» шёл ей в виде драгоценного опыта.

Однако ей удалось таким образом накопить на оплату одного года обучения на дополнительном направлении – военно-врачебном. Второй год тайком оплатила Темань, а на третий и последний Темань и Рамут скинулись в складчину. Исключительные способности к учёбе позволили девушке успешно пройти в эти три года полный пятилетний курс. Об этом Северга узнала лишь из её свидетельства о врачебном образовании, в котором значилось, какими подвидами лечебной деятельности Рамут могла заниматься.

– Я ведь просила тебя туда не соваться. – Держа в руке долгожданную бумагу, Северга вонзала в дочь клинок тяжёлой, холодяще-тревожной боли, грузом опустившейся ей на сердце.

– Матушка, так я смогу быть рядом с тобой и на войне, – лучисто сияя обезоруживающе-ясным взором, улыбнулась Рамут. – Если тебя ранят в бою, не исключено, что я буду лечить тебя.

– Тебе. Там. Нечего. Делать! – чеканя каждое слово с льдисто-стальным звоном, рыкнула Северга. – Понятно?

– Нет, матушка, непонятно. – Рамут, не сводя с неё этого светлого, непобедимого взгляда, приблизилась вплотную. – Если ты забыла или не заметила, я уже совершеннолетняя и могу сама выбирать, что мне делать в жизни. Если снова будет война, я не стану отсиживаться. Призовут полевым врачом – пойду. – И добавила, смягчая решительный и твёрдый звон в голосе самозабвенной нежностью: – За тобой!

Северге оставалось только яростно, отчаянно рявкнуть: впервые глаза дочери не опускались под её взглядом – более того, они побеждали его своей сиятельной силой. А тем временем в гостиной показалась супруга.

– Дорогая, поздравляю тебя с этим знаменательным событием! – с чарующей улыбкой сказала она, целуя Рамут в обе щеки.

– А с тобой я ещё поговорю, – глухо прорычала Северга. Грозный хрипловатый рокот в её горле не предвещал ничего хорошего.

– О чём это ты? – изогнула Темань изящную тёмно-золотистую бровь.

– А то ты не знаешь, – прошипела навья, ткнув пальцем в одну из строчек свидетельства, где чёрным по белому значилось: «Военный врач». – Ты помогала ей оплачивать это, не уведомив меня!

– Дорогая, девочка должна сама выбирать свой путь, а наш долг – поддерживать любой её выбор, а не делать его за неё, – молвила Темань сдержанно, но твёрдо.

Быть бы ссоре, но Рамут применила запрещённый приём – встала вплотную и закинула тёплое кольцо объятий на шею Северги, одновременно беря в сладкий плен нежной слабости её сердце.

– Матушка, такое событие было бы неплохо отметить, –

лукаво улыбнулась она. – Предлагаю пойти в кабак и напиться.

– Мне на службу вставать в треклятую рань, – буркнула навья. Зверь терял волю с каждым синеоким мигом, с каждым взмахом ресниц Рамут, становясь ручным и укрощённым. – Не может быть и речи.

– Ну, – пожала плечами Рамут, – тогда я и одна схожу. Там сегодня наши ребята гуляют. Гудеть будут всю ночь, так что к завтраку, боюсь, ждать меня не придётся.

– Ни на какие пьянки-гулянки ты ходить не будешь, – нахмурилась Северга. – Ещё не хватало!

Темань тоже не одобряла этот способ празднования; по её мнению, гораздо лучше было посидеть за столом дома, пропустив чарочку-другую, раз уж Рамут так хотелось выпить горячительного. От Северги не укрылся блеск предвкушения в глазах супруги, и она процедила сквозь стиснутые клыки:

– Хорошо, я схожу с тобой, но ровно в полночь мы пойдём домой.

Будущие военные врачи гуляли с размахом, занимая несколько отдельных больших столов. Рамут, единственную девушку на направлении, они приветствовали вставанием; компания за каждым столом звала её к себе, и Рамут рассмеялась, не в силах сделать выбор. На неё посыпались поцелуи – в ручку и в щёчку; с развязанных горячительным языков срывались слова с намёками на грани приличия.

– Кхм, полегче с этим, ребятушки, – пресекла эти поползновения Северга, становясь за плечом у дочери.

– Прости, а ты кто? – захохотали поддатые выпускники. – Её ухажёр?

– Я, с вашего позволения, Северга, сотенный офицер войска Её Величества Владычицы Дамрад и мать вот этой юной госпожи, – сурово представилась навья. – Если замечу малейшее неуважение к ней – полетите отсюда вверх тормашками и без зубов. Это я обещаю.

– Ого! – вскричали однокашники её дочери. – Рамут, вот так матушка у тебя! Почтём за честь лечить её на поле боя!

За общий стол Северга не села: тогда ей пришлось бы вливаться в разговор, а хмельной трёп этих юнцов не представлял для неё интереса. Весь вечер она сидела у стойки и цедила один-единственный стакан хлебной воды со льдом, приглядывая за Рамут. К навье прицепился какой-то пьяный забияка – дескать, она заняла его место, и никакие разумные доводы на него не действовали. Северга, не стесняясь в выражениях, указала ему направление, по которому ему следовало пойти сегодня.

– Поединок! Немедля! – оскорблённо вскукарекнул тот, вытаскивая саблю.

Поймав испуганный взгляд Рамут, Северга ободряюще подмигнула, а в следующее мгновение любитель подраться уже без памяти валялся у стены вверх ногами, снесённый мощным ударом хмарью.

– Ну и хватит с тебя, – хмыкнула навья, допив остатки разбавленной талым льдом хлебной воды на дне своего стакана.

– И это было правильно, господа! – пьяненько воскликнул кто-то из выпускников, вскинув вверх палец. – Выпьем за это! Госпожа Северга, за тебя!

Раз уж тост провозглашался в её честь, навья вынуждена была подойти к столу и с поклоном опрокинуть чарочку вместе со всеми.