Больше, чем что-либо на свете

Инош Алана

Только они с Рамут собрались по домам и уже вышли на крыльцо под хмурые лучи осенней Макши, как у ступеней остановилась повозка. Дверца распахнулась, и показалась испуганная молодая женщина с огромным животом. По её лицу градом катились слёзы.

– Ой, ой, больно! – всхлипывала она. – Помогите!

Подняться по ступенькам она уже не могла, и Рамут с Ульвен кинулись к ней. Сиденья повозки были забиты покупками из торговых лавок.

– Ну, и куда это мы, позвольте спросить, потащились, сударыня? С этаким-то бременем! – с лёгким укором молвила Ульвен. – Коли на сносях пребываешь, мужа за покупками надо посылать!

– Муж не купит

то, что нам с малышом надо! – всхлипнула беременная. – Перепутает всё... Я лучше сама...

– Ну, и на кой он тогда нужен, если всё сама? – проворчала Ульвен, подхватывая женщину под локоть.

– Он хороший, – хныкала та. – Он пяточки мне чешет...

– Ну, если пяточки чешет, тогда – да, – хмыкнула Ульвен. – Хоть на что-то годен.

А беременная опять разразилась стонами. Она потянулась к Рамут: наверно, бессознательно ощутила к ней доверие.

– Я рожаю, да?

– Да, милочка. – Рамут с ласковым состраданием подхватила синеглазую красавицу с детски-пухлым ртом на руки.

– Ну вот, а я только что забрала от портного новый кафтан для беременных! – с досадой поморщилась женщина.

– А по срокам прикинуть не догадалась, голубушка? – усмехнулась Ульвен. – Ну ничего, следующее дитя понесёшь – ещё наденешь.

– К тому времени его покрой уже устареет, – хныкнула беременная.

– Ну, так новый сошьёшь, что за беда! – фыркнула Ульвен.

Она была немного ворчлива: торопилась домой, к маленькой дочке. Рамут кивнула ей:

– Ты езжай, я сама справлюсь.

– Ладно, удачи, – улыбнулась Ульвен.

У женщины оказался узкий таз, естественным путём она разродиться не могла, и Рамут, погрузив её в обезболивание, выполнила разрез. Достав из утробы двух младенцев вместо одного, она не удержалась от смеха:

– Двойная радость, сударыня! У тебя близняшки. Мальчик и девочка. Если в самом скором времени вы с супругом не пойдёте за третьим, то плакал твой новый кафтанчик!..

В общем, день выдался хлопотливый. Рамут отправилась в Общество врачей только для того, чтобы записаться и разузнать, что да как, а оказалась вовлечена в работу в первый же день. И дела всё время прибывали – то одно, то другое... Всюду требовались её целительные руки. Вошла она в эти стены около полудня, а выйти смогла только спустя восемь часов. Когда Рамут проходила мимо секретарского стола, Мервинг молвила с уважением и одобрением:

– Ну, госпожа Рамут, ты и даёшь! Едва пришла, не успела ещё и ленточку получить – и сразу же трудиться! Вне всяких сомнений, Общество будет радо такому пополнению.

Обменявшись с секретарём прощальными поклонами, Рамут отправилась домой. Повозки, надо сказать, всегда сновали около Общества в изобилии, развозя врачей, и трудностей с поисками средства передвижения у Рамут не возникло. Стоило ей поднять руку, как свободный экипаж оказался рядом с ней.

– Куда едем, госпожа врач?..

Рамут объяснила. Её домчали в мгновение ока; возле дома стояла роскошная, мерцающая золотыми узорами повозка с гербом, а щегольски одетые носильщики, устроившись внутри, развлекали себя игрой «задумай слово»: видно, гость сидел уже долго. И гость, судя по всему, не простой – высокопоставленный. Узнав герб Её Величества Дамрад, Рамут ощутила сердцем тревожный холодок.

Дыхание этого холода захлестнуло её прямо с порога. Зверь с морозно-синими глазами, опасный и сильный, смотрел на неё, и волчья сущность Рамут невольно вздыбила шерсть внутри неё, а верхняя губа приподнялась в оскале.

Человеческий облик был лишь внешней оболочкой гостя: Рамут чуяла в нём безжалостное чудовище со сгустком мрака вместо сердца. Каждая шерстинка её собственного «внутреннего волка» поднималась во враждебном напряжении, и девушка застыла на пороге гостиной.

– Моя дорогая невеста, рад тебя видеть! Оказывается, вы уже несколько дней как приехали, а мне – ни слова, ни весточки! Я в возмущении, моя драгоценная госпожа!

Синеглазый человекозверь, подойдя, почтительно облобызал руки Рамут, а она со сжавшимся в холодный комочек сердцем пролепетала:

– Здравствуй, Вук. Прости, что не дали тебе знать о нашем прибытии. Было очень много дел в связи с переездом.

Её язык еле ворочался, а душа обмерла, покрывшись инеем горестного недоумения: куда делся тот Вук, которого она видела во дворце Дамрад? Когда грустноватое затаённое тепло успело смениться мертвящим морозом? Внешне он нисколько не переменился: то же лицо, то же тёмное золото волос, тот же чёрный наряд, но глаза и голос... Стужей веял его взгляд, а голос звучал ниже и жёстче, гулкими и грозными, неприятно будоражащими раскатами. Осенняя буря грохотала в нём, и слышались отзвуки беспощадной, как далёкая битва, беды.

Темань сидела у камина неестественно прямо, стиснув на коленях руки. В её неподвижных глазах застыл ледяной глазурью отблеск ужаса, словно всё самое страшное, что могло случиться с нею, уже обрушилось неистовой волной на её сердце. Было ли тому виной присутствие Вука или какое-то дурное известие? Пустые чашки на столике означали, что матушкина супруга оказала Вуку должное гостеприимство, но теперь она сидела в оцепенении, словно тот высосал из неё всю душу.

– Тётя Темань! – Рамут, опасливо косясь на Вука, подошла к ней и тронула за плечо.

Супруга матушки вздрогнула от прикосновения и вскинула на Рамут полный пульсирующего страха взгляд.

– Где ты была так долго? – сдавленным, ломающимся голосом спросила она. – Господин Вук... Он ждёт уже два часа.

– Прости, я задержалась в Обществе врачей. Думала, что только осмотрюсь там, запишусь и задам пару вопросов, а пришлось сразу же работать. – Рамут встала у кресла Темани, опасаясь поворачиваться к Вуку спиной: звериная настороженность превращала её в сжатую пружину.

– Моя госпожа сколь прекрасна, столь же и трудолюбива, – сказал Вук, приближаясь мягкой поступью хищника.

Даже в далёком детстве, встретив у зимнего колодца высокого воина с холодными глазами, Рамут так не обмирала. Ей, маленькой девочке, матушкин взгляд тогда казался самой страшной, невыносимой вещью на свете... Сейчас она видела перед собой гораздо более жуткое, опасное, непредсказуемое и непостижимое существо. Рамут искала в ледяной, как междумирье, бездне его взгляда ту усталую, но светлую душу, которая разговаривала без слов с её душой, и не находила. Яркий мир, бело-жёлтые цветы... Где это всё? Где ласковый шёпот трав, где незримое прикосновение тёплой ладони к сердцу? Всё исчезло, словно канув в тёмную бездонную прорубь. Неужели тогда ей всё пригрезилось, а сейчас перед нею предстала вся правда без прикрас? Или Вук оплёл её сладкими чарами, а теперь показал своё истинное лицо – а вернее, кровожадную звериную харю, наводящую ужас? Волчья морда клыкастой оскаленной маской проступала сквозь человеческие черты, делая красоту жёсткой, как холодный камень. Мороз бежал по коже от пронзительной, недоброй пригожести этого лица.