Больше чем любовь(другой перевод)
Шрифт:
Еще в этот период моей жизни сформировалось такое понятие, как безликая толпа. Между нами не делалось никаких различий, за исключением лишь того, что нас разделили на две группы по возрасту. Одна — девочки с семи до двенадцати, другая — те, что старше.
Я являлась одной из немногих, кто принадлежал к так называемому «высшему свету». Мое падение, которому поспособствовал отец со своей страстью к азартным играм и умению проиграть даже то, что еще не успел заработать, было особенно болезненным. Но большинство девочек принадлежало к самым бедным слоям населения. Они стали сиротами в результате войны.
Когда я появилась в монастыре, то была удостоена
В моей памяти настоятельница осталась весьма умной женщиной, трудолюбивой и справедливой. Она никогда не требовала от воспитанниц и монашек тех жертв, которые не могла принести сама, и строго придерживалась установленных правил. Никаких привилегий, отдыха или комфортных условий для себя лично. За это я ее уважала. Но ей не хватало человечности и понимания того, что девочки вскоре должны стать женщинами и занять свое место рядом с мужчинами. Стоя на пороге самостоятельной жизни, мы получали последнее напутствие — никогда не иметь дело с мужчинами, и даже более того — нам советовали побыстрее вернуться обратно в монастырь и принять монашеский сан.
Мать настоятельница сразу же решила обучить меня машинописи и стенографии, а также библиотекарскому делу. Ведь я была воспитана как леди и обладала хорошими манерами, умела аккуратно и красиво писать, разбиралась в математике.
Меня тут же отправили в кабинет мистера Питмана. Вскоре мои глаза начали болеть от слишком усердных занятий. Приходилось много писать и печатать на старой машинке с очень бледной лентой, причем по большей части вынуждена была работать при свете свечей, так как электричества в то время в монастыре еще не было.
Я редко выходила на улицу, мне не хватало прогулок, свежего воздуха, физических упражнений. Все общение с природой сводилось к редким путешествиям вокруг уимблдонского пастбища. В результате скудного питания и нездорового образа жизни я едва смогла подрасти на дюйм с момента моего появления в монастыре. Я так и осталась невысокой и очень худой на всю жизнь, словно старалась сделаться незаметной, убежать от неблагоприятных условий, в которых росла. Постоянно болели глаза, но я не обращала на это внимания и никогда не обращалась за помощью к врачам. Поэтому я и сейчас пишу, и читаю в очках. Когда я надевала их, Ричард поддразнивал меня, называя «мисс Браун».
Четверть воспитанниц уезжали на каникулы — их забирали дальние родственники или друзья. Как-то раз и за мной приезжала моя дорогая подруга Маргарет со своей матерью, но этот выезд оказался весьма тоскливым и безрадостным для всех нас. Я нервничала и смущалась в присутствии ее родителей. Их красивый дом, хорошая еда и свобода казались странными и чем-то неправильным. Я просто не знала, как себя вести среди всего этого, а возвращение в Хоули-Уэй стало настоящим испытанием. Маргарет тоже было очень трудно со мной. Она не знала, о чем со мной разговаривать, я не отвечала на ее вопросы о монастыре. Вела себя скованно и очень сдержанно, хотя на самом деле мне страстно хотелось броситься ей в объятия, зарыдать и рассказать все о том, что я чувствую, и попросить их никогда больше не отдавать меня обратно в Хоули-Уэй.
Однажды я еще раз предприняла попытку вернуться к «светской» жизни, и она оказалась более успешной.
Я очень сблизилась с одной девочкой своего возраста — Рут Энсон. Нам обеим было шестнадцать. Она осталась одна в десять лет, когда ее родители погибли в железнодорожной катастрофе.
Дядя, Фрэнк Энсон, работал в банке клерком. И вместе со своими пятью девочками и двумя мальчиками они жили в маленьком тесном домике в Стритхэме.
Рут была спокойной, тихой и гораздо более образованной девочкой, чем многие простые и грубоватые обитательницы монастыря. Кроме того, она обладала неистощимым чувством юмора и умела как-то весело и по-философски относиться к своему положению.
Она прекрасно шила и вышивала. Ее тетя Лили Энсон работала в крупной швейной фирме, куда в скором будущем собиралась пристроить и Рут в качестве ученицы. Два старших сына намеревались отправиться в Канаду. После их отъезда Лили смогла бы забрать свою племянницу из монастыря к себе. Как я ей завидовала! Как здорово иметь свой дом, и не важно, богат он или беден.
Машинопись, стенография и библиотекарское дело по большому счету являлись рутинным, монотонным занятием, к которому я не питала ни малейшей внутренней склонности. Но именно тогда, хотя я никому и никогда не говорила об этом, кроме Рут, у меня появилось желание писать. Я царапала маленькие рассказики, часто бросая их недописанными, иногда писала стихи. Я стала мечтать о профессии писателя.
Глава 5
Однажды в августе, спустя полтора года после моего приезда в монастырь, Рут попросила разрешения у настоятельницы взять меня с собой в дом дяди на праздник. Такие посещения были строго запрещены в Хоули-Уэй, но Рут очень горячо просила.
Мать настоятельница проявила чудеса человечности и позволила мне поехать вместе с Рут. Я уже числилась в «хороших девочках». Кроме того, совсем недавно мистер Питман принял у меня экзамены и поставил мне только хорошие отметки. Пожалуй, ничего страшного не случится, если я попью чай в обществе родственников Рут. Хотя я всегда успевала в учебе, никогда не нарушала никаких правил, но что-то во мне заставляло монашек считать меня высокомерной, угрюмой, нежелающей идти на компромиссы и взаимное сотрудничество. Но это происходило всего лишь потому, что я не хотела, боялась выходить из своей раковины, чтобы мне не сделали еще больнее.
Идея поездки к родственникам Рут привела меня в крайнюю степень возбуждения. Я выглядела точно так же, как и в первый день моего пребывания в монастыре. Разве что униформа сидела чуть лучше — я немного подросла. Наряд дополняли голубые нитяные перчатки и желтая шляпа-панама.
Но главным было то, что я ощущала упоительную свободу. Я шла рядом с Рут… Монастырь и монашки остались где-то позади. Казалось, их не существует вовсе.
На автобусе мы доехали до Стритхэма. Энсоны жили в одной половине коттеджа из красного кирпича в самом конце Хай-стрит. Вся улица состояла из точно таких же домишек, окруженных низким каменным забором и небольшим садиком. Дядя Рут всегда с удовольствием возился в саду и даже разбил перед входом в коттедж пару клумб с ярко-красными бегониями, которые мне показались самыми восхитительными цветами, когда-либо существовавшими на земле. Но к радостному возбуждению примешивалось горькое чувство утраты. Ведь в Норвуде у меня тоже был сад, очень красивый… с лилиями и розами, которые обожала мать.