Больше чем любовь(другой перевод)
Шрифт:
После этого жизнь в Хоули-Уэй стала почти невыносима. Время, казалось, здесь замерло на одной отметке. Но шесть месяцев тем не менее здесь как-то придется продержаться. Никому из воспитанниц монастыря не позволено покидать его раньше семнадцати лет.
С Рут я не встречалась до начала учебы в сентябре. Когда она вернулась, я набросилась на нее с расспросами о последних новостях. Добродушно усмехнувшись, подруга сказала:
— Готова поклясться, ты хочешь услышать новости о Гарри…
Покраснев до корней волос, с оглушительно
— Да… конечно, хочу, но… и о Дереке тоже.
— Ты нанесла сокрушительный удар им обоим, — сообщила она. — Гарри сказал, что считает тебя самой красивой девушкой, какая ему попадалась в жизни. И еще говорит, что, когда вернется из Канады, обязательно тебя разыщет.
О, это здорово, подумала я, но вдруг неожиданно мой интерес к нему как-то угас. Я хотела услышать новости о Дереке. Об этом спокойном, тихом парне, который смог подарить мне нечто большее, чем просто физическое тепло.
— Но что… что сказал Дерек? — заволновалась я.
Подруга быстро передала мне маленькую записку.
— Он просил меня отдать тебе вот это…
Когда я увидела, что там, чуть не задохнулась… На небольшом кусочке хорошей глянцевой бумаги, по всей видимости вырезанном из дорогой книги, был портрет — большая массивная голова с густыми вьющимися волосами, с нахмуренными бровями, тяжелыми веками и сильными губами.
Под портретом стояла аккуратная подпись, сделанная рукой Дерека: «Людвиг ван Бетховен».
Я завороженно смотрела на это лицо. У меня было такое впечатление, что я держу фотографию своего единственного возлюбленного. Я глубоко вздохнула:
— Знаешь, Рут, от всего этого я чувствую себя совершенно несчастной. Я не хочу быть машинисткой. Это невыносимо. Я хотела бы стать музыкантом… и играть на пианино. Или на каком-нибудь другом инструменте в оркестре.
Рут засмеялась:
— Смешная ты, Рози. Тетя и дядя говорят, что Дерек прямо помешался на своей музыке. Неужели ты хочешь стать такой же? К тому же тебе уже слишком поздно учиться играть.
Я знала, что должна согласиться в этом со своей практичной подругой, но в глубине души не верила ей. Да, разумеется, этим трудно заработать деньги… если только ты не первоклассный специалист. А я? Что умею я? Взять всего лишь несколько аккордов? А в Хоули-Уэй у меня вообще не было возможности подойти к инструменту.
Я спрятала портрет Бетховена в своем шкафчике и иногда заглядывала туда и смотрела на него, стараясь вспомнить некоторые темы, особо взволновавшие меня, из Пятой симфонии. Но я приняла философию Рут и выбросила из головы идею стать музыкантом. Я решила, что в этой жизни мне дано только слушать, ценить музыку и наслаждаться ею.
И тем не менее я пообещала себе: как только окажусь на свободе, я начну писать. Я должна заниматься творчеством любого рода, иначе просто умру. Я никогда, никогда не смогу стать стенографисткой в офисе.
Глава 6
В
Сняв с себя эту ненавистную униформу, я чуть не задохнулась от восторга — никогда в жизни мне не нужно будет надевать ее снова. И вот я стою в блекло-коричневом пиджаке, синей юбке с заплатками. На голове — уродливая, поношенная желто-коричневая шляпка из фетра. К этому добавлены вытертые перчатки, тоже коричневого цвета, и сумочка из египетской кожи с кисточками (полагаю, монашки считали это верхом изящества). В сумочке лежит хрустящий банкнот в один фунт и немного серебра. Именно эту сумму выдавали воспитанницам перед выходом из монастыря.
Плюс к этим сокровищам — коричневое твидовое пальто. Одним словом — нищая девчонка, которая только что вышла из благотворительной школы. И еще нужна работа. Монашки подыскали, конечно, кое-что. Мне предстояло начать карьеру машинистки в большом офисе на Фарингтон-стрит за тридцать шиллингов в неделю. Должность эта считалась хорошо оплачиваемой, да и у фирмы была достойная репутация. Комнату для меня нашли в Эрлз-Корт, не так далеко от места службы. Моя хозяйка оказалась выпускницей той же самой благотворительной монастырской школы, которую закончила я. Мать настоятельница считала, что мне в столь нежном возрасте нужна рядом женщина постарше, что-то вроде опекунши.
Старый друг и адвокат моего отца вдруг написал письмо в монастырь и передал с ним для меня матери настоятельнице двадцать фунтов, чтобы та передала мне эти деньги по первому моему требованию.
Мать настоятельница поцеловала меня на прощание, затем сказала:
— Надеюсь, ты сможешь стать счастливой, Розалинда.
— Благодарю вас, — ответила я.
Наконец я оказалась за воротами Хоули-Уэй. Мать настоятельница вызвала такси и лично заплатила водителю. Машина повезла меня в Эрлз-Корт.
Под снегом Лондон выглядел белым, нарядным и веселым. Несмотря на мой нищенский наряд, отсутствие денег и понимание того, что в этом мире нет ни одного человека, который любил бы меня и ждал, я просто задыхалась от ощущения невероятного счастья. У меня был… портрет Бетховена, который лежал рядом с фотографиями моих отца и матери. И еще немного денег. Теперь я могла пойти и навестить Энсонов в любой день. Моя дорогая подруга Маргарет тоже иногда писала мне. Из Найроби от нее регулярно приходили письма. Она и ее мать никогда не забывали поздравить меня с днем рождения или с Рождеством.