Больше не уходи
Шрифт:
— Твой Невский нравится всем женщинам без исключения. Он как Ален Делон. Только не пьет одеколон.
— Скажи, а ты все это не выдумала? — Это была последняя надежда…
— Нет. Я видела, как они завтракали вместе с делегацией психологов. У нас там комплексные завтраки: отварное яйцо, манная каша, макароны с бифштексом…
— Прекрати! Какие макароны, помилосердствуй! Я понимаю, что ты ненавидишь меня, но разве не видишь, что мне плохо…
— Я понимаю. Когда лифтер, с которым я трахалась в кладовке, изменил мне с пятидесятилетней гардеробщицей, я тоже страдала.
— Какая это гостиница? «Турист»?
— Так точно.
— Ты знаешь,
— Нет, я спрашивала у администраторши: они еще там. Вышли, но вещи оставили.
Анна закрыла лицо руками. В горло как будто затолкали пробку. Стало трудно дышать. Она глубоко вздохнула:
— Я не поеду туда, это глупо. Ты сможешь узнать ее имя?
Лариса смотрела на нее не мигая. Ее цыганские, грубо подведенные глаза смотрели бесстрастно, хотя на самом деле она испытывала жгучее наслаждение при виде этой раздавленной гадины. И ведь ничего плохого та ей не сделала. Просто жила своей жизнью, не подпуская к себе ее, Ларису. Ходила в музыкальную и на английский, ездила в Германию и Англию, Францию и Голландию, Тунис и Финляндию… Кушала из сервизов с розочками сытную, вкусную еду, приготовленную матерью Ларисы, носила белье, постиранное ею же, ходила по паркету, надраенному домработницей, и одевалась в дорогую красивую одежду. А потом переспала с Невским, почти под носом у гостей, в своей комнате, зная, что в соседней находятся родители… Лариса, которая пришла в тот вечер, чтобы помочь матери прислуживать за столом, подсмотрела в замочную скважину, чем Анечка Вельде занимается с Невским на кровати… Лариса потом всю ночь не спала, представляя себя на ее месте… А проснулась с головной болью и тошнотой, словно накануне отравилась.
— Могу, конечно, — сказала она. — Мне не трудно.
Анна, достав из сумочки десять долларов, протянула Ларисе.
— Если захочешь, сможешь заработать много больше… Главное, не предавай меня. Ведь тебе нужны деньги?
— Конечно. Только это — не деньги.
Анна подумала, что командировочные, которых Лариса обслуживает в гостинице, вконец испортили ее шальными деньгами. Достав еще несколько бумажек, она положила их на стол.
— Я буду ждать тебя вечером у себя. Во сколько ты сможешь прийти?
— Часов в пять.
— Хорошо, — она достала еще одну сигарету. Раздавила ее в пальцах до рыжего табака и, сдунув его с ладони, быстро вышла из квартиры.
Лариса услышала, как хлопнула входная дверь, и облегченно вздохнула. Подойдя к окну, она вскоре увидела, как из подъезда выбежала Анна, села в изумрудную «Мазду» и выехала со двора.
Лариса долго смотрела ей вслед, пытаясь ощутить в полной мере то удовольствие, которое она предвкушала перед встречей, но его не было. Не было никакого удовольствия. Ей почему-то стало жаль Анну. Собрав деньги со стола, она сунула их в карман джинсов. Потом достала свои дешевые сигареты и тоже закурила. Вспомнила Невского. Какое счастливое у него было лицо. Она намеревалась сказать это Анне, но промолчала. Почему? А эта девушка в черном костюме с желтой сумочкой — красивая, аж дух захватывает. Ларисе нравилось смотреть на красивых женщин. Это походило на мазохизм, ибо сама была дурнушкой. Завидовала чужой красоте, пыталась представить жизнь красивой женщины, и от этого кружилась голова: как же много возможностей у красивых людей! У красивых и богатых. Лариса же не принадлежала ни к тем, ни к другим.
Она взглянула на часы: пора было возвращаться в гостиницу. Приняв душ, уложила волосы и надела
Черные чулки с кружевной резинкой, темно-синее платье из плотного шерстяного трикотажа, облегающее ее довольно стройное тело, черные лаковые туфли «Ле Монти». Духи «Мадам Р.»…
Готовая к выходу, она остановилась перед зеркалом в прихожей и взглянула на себя: нет, она никогда не будет такой же элегантной, как та рыжая, что была с Невским. И дело даже не во внешности, а в чем-то другом…
«Если захочешь, сможешь заработать много больше…»
Интересно, о чем это она?
* * *
После завтрака наваждение не пропало, им захотелось безрассудств, и они поехали в центр, нисколько не беспокоясь о том, что их смогут увидеть вместе.
Страшила-горничная, которую Валентина выловила в коридоре, погладила один из диоровских костюмов, которые они утром нашли на полу, и расхохотались, вспомнив сцену в магазине.
— Красный, — сообщил Невский, когда они распаковали большой сверток.
— Красный так красный, — Валентина, смеясь, закружилась с костюмом по гостиничному номеру.
В окна светило утреннее солнце, врывался прохладный влажный воздух с ароматами горячего теста, булочек и мокрых истерзанных листьев, которыми была устлана земля. Хотя скорее всего Валентина сама придумала все эти запахи, потому что их номер находился на десятом этаже. Однако аромат кофе действительно разносился по этажу, возможно, кто-то растворил его в кипятке, не желая спускаться в ресторан для завтрака.
— Я редко езжу на метро, — заметил Игорь, когда они мчались под землей.
Свет, тьма, гул в ушах, бесстрастный голос, объявляющий станции…
На Тверской зашли в кондитерскую, взяли печенье, шоколад и сели в скверике на Пушкинской площади. На скамейке, прижавшись друг к другу, они томились неизведанным сильным чувством, им хотелось соединиться прямо здесь, посередине Москвы. У Валентины кружилась голова. Невский же вообще не пошел на работу.
— Подожди минутку, мне надо срочно позвонить, — он ушел, а Валентина вдруг почувствовала себя страшно одинокой, только сейчас она заметила, что, кроме Невского, в мире существуют еще люди, они с равнодушным видом проходят мимо, погруженные в свои мысли, им нет никакого дела до девушки, сидящей на скамейке в ожидании любимого.
«А вдруг он не придет?»
От этой мысли у нее запылали щеки. Валентина испугалась, как ребенок, брошенный родителями в городе.
Поэтому когда она вновь увидела его и поняла, что все это ей не приснилось и что она действительно эту ночь провела в гостинице с этим мужчиной, сердце ее учащенно забилось. В голове скопилось столько дурманящей мути, что захотелось ясности, определенности. Она уже собиралась сказать что-то Игорю, но он, сев рядом, обнял ее и нежно поцеловал в уголки губ.
— Мне как-то не по себе, — призналась она слегка охрипшим от волнения голосом. — А тебе?
— Я позвонил на работу и сказал, что заболел, чтобы начинали обзванивать всех без меня. Пусть собираются, Родиков все решит. У него хорошая голова…
— Ты не пойдешь на работу?
— Я не могу. Даже если я бы туда пришел, все равно от меня проку мало. Пойдем?
Он привел ее в Музей Революции, где пряталось небольшое уютное кафе с тихой музыкой.
— Ты будешь салат?
— Буду.