Больше света, полиция!
Шрифт:
— Дорогие на вид. А так, не знаю. Это Крайтон любил ювелирные лавки брать, а не я. Он понимал.
— Ну хорошо, диктуй, куда ты их припрятал.
— Значит, записывайте, автоматическая камера хранения в аэропорту Канзас-Сити. Бокс сто тринадцать. Шифр: две пятерки, две четверки, единица, ноль. Там все лежит.
— Ладно, сейчас звякнем в тамошнее отделение.
— А со мной что будет?
— Пока посидишь. Только вот скажи, пожалуйста, почему ты полетел дальше на юг с пересадкой в Далласе? Мог ведь подождать полчаса и лететь прямым рейсом?
Опять что-то похожее на улыбку
— Потому и не стал ждать, чтобы побыстрее смотаться из Канзас-Сити.
— Ну да, логично. Иди теперь, отдохни.
Они остались в кабинете вдвоем. Макс сразу взялся за телефонную трубку.
— Скажи им, чтобы как можно быстрее прислали по факсу подробное описание этих драгоценностей. А то курьерской службой мы получим их не раньше завтрашнего вечера.
Лейтенант откинулся на спинку кресла, но тут же снова вернулся в прежнее положение и, опустив локти на стол, забарабанил по нему пальцами.
Что-то складывалось… что-то складывалось… но не так, как он ожидал.
И пока помощник говорил по телефону с Канзас-Сити, лейтенант продолжал задумчиво отстукивать дробь.
— Как вы думаете, патрон, — Макс положил трубку и уселся напротив на место Роббинса, — врет он, что не убивал, или не врет?
— Черт его знает! Откуда у него, ты мне скажи, это дорогое итальянское оружие?
— Если драгоценности, что были в тайнике, действительно тянули на большую сумму, он мог не поскупиться.
— Правильно. Только в его рассказе была одна достоверная деталь.
— Какая?
— А та, что рискованно было осматривать тайник при живом Крайтоне. Ты бы стал смотреть на его месте?
Помощник сомнительно качнул головой.
— Ну вот, и ты бы не стал.
— Да что вы, патрон, меня все время ставите на место этой швали?! Они сперва делают, а потом уже думают. Там на роже это написано.
— Ничто так не обманывает, как человеческое лицо, Макс, поверь моему опыту. И рожи тоже бывают обманчивы. А если считать его кретином, то надо отказаться от нашей же собственной гипотезы — слишком тонкий получается для тупого парня сценарий убийства. Когда они обещали прислать нам факс с описанием драгоценностей?
— Сказали, что за час управятся.
— Хорошо. Уточни пока у соседей подробности по убийству этой пианистки Нордау. Тот ли это Генри Нордау? Они, наверно, уже выяснили. И узнай, что там было из дома похищено.
Кэти сделала в три часа своему пациенту обычный укол. Тот, другой, будет позже, через четыре часа.
Он насвистывал, когда она вошла. Красивую и задумчивую мелодию. Она спросила — что? Он ответил — русского композитора прошлого века. Одного из самых великих. И он снова насвистел ей музыку, маленький кусочек из симфонии. Тонкие переливающиеся звуки показались ей немного чужими, но очень светлыми. Как будто они пришли не со стороны, а из верхнего мира, где тоже знают, что есть боль и печаль, но их не боятся.
«Моя мама это очень любила, — сказал он. — А вы любите музыку, Кэти?» — «Наверное, нет, — честно созналась она. — Рок мне кажется глупым, а классической музыки я немного побаиваюсь».
Ему, почему-то, понравились ее слова.
Очень странно. Он совсем не боится смерти. Такие спокойные, умные и почти веселые глаза… А сама она ее боится?
Кэти вдруг вспомнила далекий маленький эпизод ее детства.
Наверно тогда ей было года четыре… да, не больше. Она уже лежала в своей кроватке, а родители, собираясь в гости, пришли попрощаться, препоручив ее старшей сестре. Почему она тогда спросила о смерти? Она не помнит. Видимо, просто еще не успела раньше спросить об этом, за тот короткий срок, что жила на земле. «Все люди умирают?». — «Все», — ответил отец. У него были свои понятия о честном воспитании детей. Железобетонные, как с возрастом стала понимать Кэти. «И вы с мамой когда-нибудь умрете?» — «Да, когда-нибудь и мы». — «Нет!», — не впуская эти слова в свою душу сказала Кэти. Она встала на ноги и вцепилась руками в деревянную решетку кроватки. — «Нет!», — и топнула ногой, чего никогда не имела права делать. «Пожалуйста, ложись и не капризничай! — сказали ей. — Немедленно ложись!». Тогда произошло что-то страшное. Кэти упала на кровать и стала кричать. Не плакать, хотя слезы тоже лились, а кричать. Так громко, как только она могла. И в этом крике не было слов. Один орущий протест против того, что принять невозможно.
Родители были тем же, чем бог, но то что они говорили — не могло быть правдой.
Она не приняла тогда смерти. И кажется, не приняла ее до сих пор.
Четыре часа — самая жара.
«А хорошо бы, — подумал Блейк, — съездить днем на озера. В следующий уикэнд. Искупаться как следует, полежать на траве на солнышке. А то так и лето без толку пройдет. — Он еще раз взглянул на часы. — Две минуты пятого. Пора бы уже и факсу прийти».
Он решил сам пройти в отдел и узнать, что происходит. Но только и успел, что встать из кресла.
— Эврика, патрон, эврика! — помощник распахнул дверь и застыл с бумагами в руках на пороге. — Не миновать нам теперь премий и почестей! Ну и в яблочко же мы попали!
— Ты сам как яблочко, Макс, вернее, как лампочка на новогодней елке. Давай, все толком.
— Так ведь есть от чего, патрон! Садитесь, а то упадете!
Макс тут же стал раскладывать два факс-листа на столе, рядом друг с другом.
— Вот! Слева от вас описание похищенных из дома пианистки Нордау драгоценностей, справа — описание того, что нашли в Канзас-Сити в камере хранения. Читайте сами!
Однако помощник не дал ему читать и тут же, схватив ручку, начал тыкать ею в середину строк:
— Тут самое главное! В доме Нордау похищены: бриллиантовое колье, серьги с камнями по два с половиной карата, и в три карата кольцо. Кольцо-розетка с белым эмалевым обводом. Читаем теперь справа факс из Канзас-Сити: две серьги с бриллиантами не менее двух карат, кольцо с бриллиантом около трех карат, обрамление кольца — белая эмаль. Ну, каково?
— Про колье не сказано, значит Роббинс припрятал его в другом месте. Вероятнее всего в Далласе. Давай его сюда!