Болшевцы
Шрифт:
— Все знаю! Работай, не скупись! — сказал он и, распрощавшись, сел в машину.
Домой Михайлов шел довольный клубом, кружковцами, собой. Никогда и никуда из коммуны он не уйдет. И только дома Маруся чуть-чуть омрачила его ясное настроение.
— Неужели ты в таком виде и на концерте с иностранцами был? — спросила она.
— В каком «таком»?
— В тапочках на босу ногу и…
— А ведь в самом деле, неудобно, — сознался Николай, оглядывая свой костюм.
В лесу вырос город. Как
А изумительное здание учебного комбината! Библиотека, химическая лаборатория с водой и газом у каждого рабочего места, богатый приборами физический кабинет, чертежные залы, механическая мастерская, просторная киноаудитория. Не всякая даже из московских школ могла бы соперничать с болшевской. Огромный спортивный ее зал, в котором можно заниматься почти всеми видами спорта — от бега до турника, от трапеции до тенниса, — высоко под потолком украшен фресками: эллинские фигуры спортсменов, готовых к труду и борьбе. Фрески художников-коммунаров, бывших правонарушителей — Шепелюка, Гольца, Секулера, Копейкина. Вот мимо окна управления коммуны прошла полуторатонка. В ней отходы, утильсырье. Машина из гаража коммуны. Кто так уверенно ведет ее? Коммунар Лежев. А когда-то он — коммунский водовоз — чмокал губами, махал кнутом, погонял жалкую замученную клячонку.
Мягким басом гудит сирена конькового. Скоро вспыхнут электрические огни, в красных уголках зашелестят газеты, заговорит радио.
По одной из аллей-улиц коммуны идет старуха. Она одета в простенькое ситцевое платье и повязана черной косыночкой. Старуху удивляет этот город с растущими на улицах столетними елями, с асфальтовыми тротуарами, желтыми дорожками в скверах. Здесь пахнет не гарью и пылью, а смолистым лесом, душистыми лугами.
«Хороший город Болшев, — думает она. — Раньше здесь, видно, одни господа жили».
Ей встретилась девочка.
— Дочка, где здесь коммуна помещается?
— Здесь все коммуна, — беззаботно ответила та и, прыгая через веревочку, побежала дальше.
Тогда старушка остановила взрослого прохожего.
— Ты в коммуне, бабушка, — ответил тот ей.
«Господи, какой народ бестолковый», подумала она. Ей нужна коммуна, в которой содержатся жулики. А здесь кругом — светлые, богатые дома.
— А тебе, бабушка, кого нужно-то?
— Михайлова Николая.
— У нас два Михайлова и оба Николая. Тебе какого — клубника или трикотажника?
— Каторжника, каторжника, — обрадовалась старушка: она
— Каторжников у нас нет, старая. Я тебя спрашиваю: клубника или трикотажника?
— У моего-то брат Константин есть, тоже карманник, — пояснила старушка.
— Ну, значит, клубника! — радостно заключил парень. — Ты мать ему?
— Мать, сынок.
— Посиди здесь. Я тебе его сейчас пришлю.
Через несколько минут в клубе коммуны раздался телефонный звонок, и Николай узнал, что к нему приехала мать.
В его жизни мать не занимала большого места. Он вспоминал о ней и чувствовал ее любовь и заботы только тогда, когда садился в тюрьму. Она приходила к нему на свидание и приносила то махорки, то несколько сухих селедок, и брала в стирку его белье. В его памяти жило лицо, с глубокой скорбью и нежностью заглядывавшее за тюремную решотку. Их свидания обычно проходили в молчании. Лишь изредка мать, как бы очнувшись от каких-то сокровенных дум, неожиданна скажет:
— Видно, ты у меня никогда не образумишься, Коля.
Теперь Коля шел в белом костюме. Его лицо и шея покрыты загаром. Увидев сына, мать оробела:
— Коля, это ты?
— Я, мать.
Это свидание с сыном в сквере, обильном цветами, под огромным синим небом сделало ее счастливой. И она сняла с головы черную косыночку и закрыла ею глаза. На свиданиях в тюрьме она никогда не плакала.
Мать, поплакав, вдруг просияла вся, точно умылась.
— Ты теперь не воруешь? — спросила она.
— Нет.
— И тебя никто не стережет?
— Как видишь.
— Ну, а что же ты не уходишь отсюда?
— А разве здесь плохо?
Мать еще раз оглянулась и шопотом спросила:
— Здесь одни воры живут?
— Бывшие воры, их жены и дети.
— И много их здесь… воров-то?
— Да около трех тысяч…
Мать никогда не предполагала, что на белом свете так много жуликов. Ей всегда казалось, что только она одна несчастная мать. И она опять сняла свою косыночку и поплакала… Потом спросила:
— Коля, а почему тебя клубником зовут?
Она делалась все словоохотливее, и Николай, чувствуя ее радость, хотел сразу искупить все огорчения, которые он доставил ей.
— Я заведующий клубом, мама.
Он знал, что всех заведующих, чем бы они ни заведывали, мать уважала, считая их должность самой высокой. Но сейчас ей было непонятно, как вора можно допустить на такую должность. Она хотела спросить об этом сына, но подумала, что он, пожалуй, обидится за этот вопрос. А у нее к нему большая просьба. В коммуну ее послал Костя, бежавший из Соловков. Теперь он скрывался в Москве и хотел опять попасть в коммуну. «Поезжай, попроси Колю, — сказал он матери, — он похлопочет за меня». Мать жалела Костю так же, как в свое время и Колю. Но теперь, увидев, откуда он ушел, она рассердилась. «Стыдно и хлопотать за такого дурака», подумала она, с гордостью поглядывая на сына.