Большевик, подпольщик, боевик. Воспоминания И. П. Павлова

Бурденков Е.

У Мячина дело пошло глаже. На заводском дворе они встретили сторожа Маклакова – тот был «свой», хоть и беспартийный; его сын состоял в эсеровской партии. Маклаков согласился тихо и мирно посидеть в своей будке. Потом боевики зашли в мастерскую и арестовали дежурного машиниста, который тоже был эсер и обещал сидеть смирно. Затем они сбили замок кладовой, нашли там и забрали ящики с браунингами и уже возле подводы один на пробу вскрыли. Внутри оказались новенькие вороненые браунинги, каждый с двумя обоймами и кобурой и с большим запасом патронов. После этого нам и был дан сигнал к сбору. Всего, таким образом, нам удалось взять три ящика, в которых оказалось 96 браунингов и 7,5 тысячи патронов.

На другой день Евдокимов, похвалив нас за проведенную операцию, сообщил мне, что и четвертый ящик он накануне отнес в кладовую, предварительно сняв с него упаковочную рогожу, чтобы отвести от себя возможные подозрения. Выходит, зря мы возились

с Соболевым – в конторе браунингов не было. Я тогда отругал Евдокимова, но теперь думаю, что он был прав. Во всяком случае, о его сотрудничестве с боевиками до революции никто из заводской администрации не догадывался, и все это время он был вне всяких подозрений.

О нашем нападении из администрации завода сразу сообщили в полицию, но полицейские явились только утром. Сначала никто не мог понять, что ночью на заводе делали неизвестные в масках – кладовая стояла на отшибе двора. Но когда обнаружили, что она взломана, ее заведующий сразу все понял и, говорят, едва не умер от досады. Хотя со временем в нашей дружине завелись провокаторы, это дело охранке раскрыть так и не удалось, и никто по нему привлечен не был.

Так мы добыли почти сотню браунингов. Они пошли на вооружение нашей дружины, которая сыграла большую роль в революционном движении на Урале. Браунинги мы сдали Ольге Казариновой (Кадомцевой) – единственной женщине в нашем отряде, она же их и прятала [40] .

40

По агентурным сведениям Пермского районного охранного отделения, часть похищенных тогда браунингов уфимские большевики впоследствии «продали другим организациям, как-то анархистам, социал-революционерам, оставшаяся же часть находилась в заведывании у нескольких лиц, а именно: Константина Мячина (кличка „Николай“), Тимофея Кривова (кличка „Граф“), Александра Калинина и ныне умершего Евгения Касанчича». – ГА РФ. Ф. 102. ДП 00. 1910. Оп. 240. Д. 5. Ч. 86. Л. Б, 18 об. (Сводка агентурных сведений по Уфимской губ. по РСДРП за апрель 1910 г. Составлена при Пермском районном охранном отделении).

Побег из ссылки (1909)

Как я уже рассказывал, после первого ареста в 1907 году, за недоказанностью обвинения, я был административно сослан на три года в Тобольскую губернию, в город Березов. Узнав, куда меня отправляют, я еще в тюрьме начал читать об этом крае и многое о нем узнал. Из Уфы этапом мы выехали 1 февраля 1908 года, а до Березова добрались ровно через два месяца – 1 апреля. При этом пешком двигались только от Тюмени до Тобольска, а все остальное время – на лошадях. В этом путешествии приключилось много всякого: ссыльные отмораживали руки, уши и носы, вываливались из саней, плутали, когда поднималась пурга, но везли нас день и ночь, чтобы успеть в Березов до распутицы.

Ссыльных тогда в Березове находилось около ста. Это были совсем разные люди, включая и таких, которые к политике отношения не имели и в ссылку попали по недоразумению. Например, вместе с одним лодзинским парикмахером, социал-демократом, загребли семерых посторонних молодых людей, его постоянных клиентов, а также одного старого еврея, который и в ссылке постоянно молился. В итоге он стал единственным, кто не изменил своим убеждениям, а все молодые уехали из Березова революционерами. Так жандармы невольно помогали революции.

Общеизвестно, что царская тюрьма и ссылка были школой для революционеров. Там мы читали, там мы учились. По сравнению с другими краями, жизнь ссыльных в Березове проходила в относительно благоприятных условиях. Мы часто по своему желанию устраивали рефераты, была у нас большая библиотека, причем такой литературы, которая считалась в России запрещенной и за которую можно было в ту же ссылку и попасть. Там были труды Маркса, Энгельса, Ленина, Бебеля, Плеханова, Каутского, Лассаля и других марксистов, народников – Чернова, Лаврова, Михайловского, анархистов – Крапоткина, Бакунина и т. д.; масса брошюр.

Мы, ссыльные, жили колонией, устраивали собрания, имели свое небольшое хозяйство – слесарную и столярную мастерские, на нужды которых (в основном, на ремонт и покупку инструмента) работавшие в ней отчисляли 2 % своего заработка. Были среди ссыльных и умельцы по изготовлению паспортов. Я тоже научился «смывать» паспорт, а потом выравнивать его цвет крепким чаем. В нашем распоряжении были невод и лодки. Мы артельно ловили рыбу, заготовляли дрова. Секретарем колонии ссыльных был я. Зимой работы становилось намного меньше, и многие ссыльные, особенно не получавшие помощи из дома, очень нуждались. Местное же население жило вполне обеспеченно.

Наше, по меркам ссылки, привольное житье в Березове отчасти объяснялось тем, что дети уездного исправника, бывшего казака Льва Никифоровича Ямзина [41] ,

жившего в Березове с женой, тоже были причастны к революционному движению. Его сын-студент [42] , как социал-демократ, в 1908 году был сослан в Якутскую область, а дочь была курсисткой в Москве. Оба требовали от отца не притеснять ссыльных и по возможности им помогать, что он и делал, причем иногда с риском для себя. Помню такой случай. Как-то в начале 1909 года он вызвал к себе одного из ссыльных (моего соседа А.И. Малюсова) и предупредил о готовящемся аресте его товарища, Д.С. Яковлева, – на этот счет пришла бумага из Петербурга. Очевидно, что имелось в виду возбудить против Яковлева новое дело. Со своей стороны, Ямзин предложил, чтобы Яковлев либо бежал, если за ним числится что-то серьезное, либо явился в березовскую тюрьму, откуда он, исправник, отправит его этапом в Тобольск. Яковлев бежать отказался – ни теплых вещей, ни денег у него для этого не было, и на следующий день мы сопроводили его в острог, в котором до его отправки в Тобольск и навещали. В 1931 году, спустя 22 года, я случайно встретил Яковлева в Свердловске. Он рассказал, что в Петербург его так и не повезли, по новому делу осудили в Тобольске, дали ссылку на поселение в Тару где он пробыл вплоть до февральской революции.

41

Ямзин Лев Никифорович (1858–1930) – с 1879 г. уездный писарь, с 1890-х годов чиновник Тобольского полицейского управления, в 1907–1917 гг. Березовский уездный исправник. В 1917 г. арестован, но, по ходатайству бывших ссыльных революционеров, вскоре освобожден. В 1920-е годы работал счетоводом рыбтреста в Обдорске (современном Салехарде).

42

Ямзин Иван Львович (1882–1934) – сын Л.Н. Ямзина. В 1900 г. окончил тобольскую гимназию ив 1910 г. юридический факультет Киевского университета. В студенческие годы участник социал-демократического движения. В 1912–1914 гг. чиновник Главного управления землеустройства и земледелия, с 1914 г. на научной и преподавательской работе. Профессор (1922), в 1922–1926 гг. заместитель директора НИИ землеустройства и переселения (Москва), в последние годы жизни работал в центральных плановых учреждениях.

Вскоре похожее случилось и с другим ссыльным – Николаем Бурцевым, рабочим-столяром из Екатеринодара, который водил дружбу с нами. Хороший был парень, жаль, что эсер. Весной того же 1909 года и вновь через Малюсова Ямзин предупредил Бурцева о том, что тот скоро будет арестован. По каким-то прежним партийным делам Бурцеву грозила петля, и он решил бежать. Уехал на лесосеку в 60 км от Березова и прожил с нашей артелью недели три. За это время мы изготовили ему паспорт, снабдили адресами явочных квартир в Тобольске и Тюмени, собрали денег, а потом посадили на пароход. Но до Тобольска Бурцев так и не доехал – помешали амуры. Дело в том, что еще будучи в Березове, он сошелся с местной челдонкой, очень хорошей симпатичной женщиной, которая поехала его провожать. Они сошли на берег на полпути, в прибрежном селе Самарово [43] , да так и остались в нем жить. Именно здесь Ямзин, совершая ежегодный объезд своего уезда, оказался вынужден его снова арестовать. Говорю: «вынужден», потому что, как рассказывали очевидцы (а потом нам – и сам Ямзин в своем кабинете), увидев Бурцева идущим по селу, Ямзин сделал вид, что его не узнал. Но сопровождавший исправника полицейский указал на него, Ямзин не мог пропустить мимо ушей доклад своего подчиненного и послал выяснить фамилию указанного человека в надежде, что Бурцев себя не назовет. А тот возьми, да бухни: «Бурцев». Ну, его и арестовали. Что с ним сталось потом, я не знаю.

43

Самарово – старинное ямщицкое село (основано в 1637 г.) на правом берегу Иртыша, ныне район г. Ханты-Мансийска.

Бегали из ссылки тогда немногие – революционное движение было задушено настолько, что, с партийной точки зрения, побег был не всегда уместен. Но мы с Тимофеем Шашириным все же бежали. Он – весной, а я– 21 сентября 1909 года, получив еще летом его «приглашение» готовиться «к поездке в Уфу» и с обещанием, что деньги на побег будут высланы. Прождав впустую месяц, я решил, что обещанные Тимкой деньги перехватили в дороге, и отправился в бега на свои 70 рублей, заработанные рыбной ловлей. Сел на пароход «Ангара» с самодельным паспортом на имя Прокофьева и вместе с Малюсовым, двумя меньшевиками и одним эсером (помню, что эсера звали Макарочкин, а одного из меньшевиков – Поляков) – и в путь. Из нас пятерых бежали только двое, остальным просто изменили места ссылки, и они путешествовали с подлинными проходными свидетельствами.