Большевик, подпольщик, боевик. Воспоминания И. П. Павлова
Шрифт:
Вокруг нас сплошной стеной встали конвоиры. Демонстративно перезарядили винтовки и, взяв «на плечо», повели за тюремные ворота. Там нас ожидали верховые казаки и полицейские, вооруженные шашками, револьверами и винтовками. Казаки окружили нас вторым кольцом, а полицейские двинулись чуть поодаль. Городовые, ехавшие за квартал впереди, загоняли поголовно всех встречных во дворы, заставляли обывателей закрывать окна. Суд должен был заседать близ железнодорожного вокзала, и нас повели по одной из окраинных улиц. Вероятно, это была Заречная. На месте нас ожидала дополнительная охрана из гарнизонных солдат под командой старичка-подполковника. Дом, в который нас привели, представлял собой мрачноватое приземистое каменное здание с асфальтовым полом и низкими потолками. Это были воинские бани, на время приспособленные под суд.
Нас усадили на скамьи за высоким барьером. Впереди за столом расположилась защита, наискось напротив – военный прокурор, слева – секретарь, а прямо перед нами – судебная коллегия – генерал и два полковника. Их фамилий я не помню [49] . Генерал был седой, барского вида человек с холеной бородкой. Оба полковника – лысые, какие-то потасканные, хотя еще и не старые. В середине зала стояли скамьи для «публики», которая состояла из родственников подсудимых, представителей местного
49
Поскольку Челябинск территориально входил в Казанский военный округ, этот процесс вел Казанский воєнно-окружной суд в составе председателя генерал-майора Владислава Викентьевича Погосского (р. 1859), военных судей подполковников Кржыжановского и Млодзяновского и помощника военного прокурора капитана Мельникова.
Итак, судилище началось. Опросив каждого, кто мы и что мы, и покончив, таким образом, с формальностями, председатель попросил секретаря зачитать обвинительный акт. Обвинялись мы в следующем: в августе 1909 года на станции Миасс членами уфимской боевой организации под началом «Николая» (Константина Мячина) было совершено нападение на почту, в которой в тот момент находилось золота в слитках на 86 тысяч рублей. В результате нападения были убиты семь станционных служащих и чинов охраны, а все золото похищено. Взяв золото, экспроприаторы захватили паровоз и, отцепив его от поезда, вместе с одним вагоном отправились в сторону Златоуста. Отъехали несколько верст, высадились и пустили паровоз обратно. Состав шел без машиниста, и стрелочник направил его в тупик, сбив который, паровоз вместе с вагоном рухнул под откос и скатился в овраг [50] . Похищенное золото власти так и не нашли.
50
Паровоз был пущен стрелочником под откос на разъезде Тургояк недалеко от станции Миасс. Если бы этого сделано не было, он неминуемо врезался бы в пассажирский Сибирский экспресс, к тому времени подошедший к станции Миасс.
Надо признать, что обвинительный акт в целом верно передавал событийную сторону миасской экспроприации. Умалчивалось в нем лишь о том, что Шаширин брошенной бомбой расколол здание станции надвое. План нашей боевой дружины не предусматривал каких-либо убийств. К жертвам привело плохое руководство операцией со стороны Мячина – паника, которую он создал в самом начале, убив начальника станции лишь только потому, что тот не сумел быстро найти ключи от своего кабинета и кассы [51] . Говорю это со слов экспроприаторов – сам я в этом «эксе» участия не принимал.
51
Однопартийцы-участники «экса» ввели мемуариста в заблуждение. Судя по показаниям свидетелей, ворвавшись в станционные помещения, боевики немедленно открыли шквальный огонь, которым сразу же были убиты либо тяжело ранены находившиеся там стражники и сторожа. В помощника начальника станции Афанасьева Мячин стрелял позже.
После чтения обвинительного акта нас начали по очереди допрашивать. Все подсудимые, кроме Терентьева, не признали себя виновными. Потом перешли к опросу свидетелей обвинения и защиты. Свидетели опознать никого не смогли, так как дело было ночью, а экспроприаторы орудовали в масках. Дошла очередь и до свидетелей Гаврилова и Малышева, которые выдали Шаширина и меня (подробнее расскажу об этом ниже). Оба пришли в суд в темных очках и давали показания вяло, как оплеванные, как бы сознаваясь в своей роли предателей-«интеллигентов».
Защищали нас шестеро адвокатов, среди которых были столичные светила – социал-демократ Соколов [52] , эсер Керенский [53] , Кашинский [54] , меньшевик Турутин [55] . Был среди них и крупный уфимский адвокат Кийков. Шестым (его фамилию вспомнить не могу) был казенный «защитник», задача которого, похоже, заключалась в наблюдении за своими коллегами [56] . Жители Челябинска свое сочувствие нам выразили тем, что натащили в суд всякого продовольствия невпроед – кур, гусей, сыру, масла. В общем, после скудного тюремного пайка в суде мы в первый же день наелись до отвала.
52
Соколов Николай Дмитриевич (1870–1928) – адвокат, политический и государственный деятель. Участник революционного движения с середины 1890-х годов. В 1898 г. выслан в Ревель по делу «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». В начале XX в. выступал защитником в военных судах Митавы и Риги, по делу петербургского Совета рабочих депутатов, военной организации РСДРП и на других политических процессах. Активный участник Февральской революции – как секретарь исполкома Петросовета явился одним из авторов и редакторов «Приказа № 1», положившего начало распаду российской армии. Входил в состав Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства по делам бывших царских министров. После прихода к власти большевиков работал юрисконсультом в различных советских учреждениях.
53
Керенский Александр Федорович (1881–1970) – адвокат, политический и государственный деятель, член партии эсеров. С 1915 г. лидер фракции трудовиков IV Государственной думы. В первом составе Временного правительства министр юстиции, затем военный и морской министр, с 8 июля 1917 г. министр-председатель, с 30 августа верховный главнокомандующий. С 1918 г. в эмиграции.
54
Кашинский Петр Моисеевич (р. 1866) – адвокат. Из семьи священника. Выпускник юридического факультета Московского университета. Участник революционного движения с середины 1890-х годов. К адвокатской практике приступил после отбытия ссылки – в Петербурге в 1897 г. выступил защитником на ряде политических процессов.
55
Турутин Степан Григорьевич – адвокат, юрисконсульт социал-демократической фракции III Государственной думы. В 1905 г. большевик, затем меньшевик. На описываемом процессе защищал мемуариста, «совершенно», по жандармскому отчету его «обеляя».
56
Защитников
В тюрьму нас вернули тем же порядком. Расковали, после долгого и унизительного обыска – под языком, в ушах и даже в заднем проходе – сменили всю одежду и белье, поменяли камеры. И эта гадкая процедура повторялась все десять дней, пока шел суд. Поднимали нам настроение лишь толпы рабочих-железнодорожников, которые приветствовали нас на пути, одновременно громогласно отпуская язвительные замечания относительно трусости властей. Позже мы узнали, что во время процесса в местной газете появилась статья с протестом против жестокого обращения с нами. Власти ответили тем, что изменили способ доставки нас в суд – чтобы исключить появление нас на улицах города, стали перевозить по железной дороге, которая проходила рядом с тюрьмой и от здания суда была в двух шагах. От ворот тюрьмы до вагона по обе стороны сплошным коридором расставлялись вооруженные полицейские и казаки. В арестантском вагоне мы, понятно, ехали под надзором многочисленного конвоя.
Суд заседал своим чередом – защита препиралась с прокурором по поводу внесения или невнесения в протокол того или иного замечания свидетелей, судьи рассматривали их ходатайства и т. д., однако спустя всего 2–3 дня Керенский нам шепнул, что приговор нам уже фактически вынесен: семеро (по числу миасских жертв) будут приговорены к повешению, остальные получат разные сроки каторги. Керенский вместе с Кашинским отправились в Петербург хлопотать о замене смертной казни каторжными работами. От нашего ЦК еще до суда поступила директива «спасти во что бы то ни стало уфимских боевиков» (благодаря этому, к защите были привлечены лучшие адвокатские силы). Позднее Петр Гузаков [57] и Эразм Кадомцев подтвердили мне, что тогдашние слухи о том, что ЦК распорядился использовать все партийные связи, чтобы повлиять на суд, а затем и на министра, соответствовали действительности. Сами мы свое будущее ходатайство о помиловании расценивали лишь как маневр, как один из способов борьбы с царизмом.
57
Гузаков Петр Васильевич (1889–1944) – младший брат Михаила и Павла Гузаковых. Член РСДРП с 1905 г., большевик, входил в южноуральские боевые рабочие дружины РСДРП (б). В 1906–1909 гг. находился в тюрьме, из заключения бежал. В 1909–1911 гг. в эмиграции, в 1912 г. вернулся в Россию и был сослан в Сибирь. С ноября 1917 г. военный комиссар Симского горнозаводского округа, в апреле – мае 1918 г. фактический руководитель отряда, перевозившего Николая II и часть его семьи из Тобольска в Екатеринбург (об этом подробнее см. ниже). С середины 1918 г. помощник командующего 2-й армией РККА, впоследствии на руководящей чекистской работе в Омске, Уфе (1920–1921) и Курске (1922–1923). В 1923–1924 гг. секретарь Курского обкома РКП (б), в 1924–1927 гг. управляющий делами ЦК ВКП (б).
Вот еще один запомнившийся эпизод. Калинин, зная, что скоро будет казнен и желая напоследок взглянуть на всех нас, заявил, что может дать по миасскому делу (к которому он в действительности отношения не имел) ценные показания. Его привели на наш суд – в бинтах, в ножных и ручных кандалах. Он заявил, что экспроприацию организовал и провел сам и никто из сидящих на скамье подсудимых в ней не участвовал. На вопрос судьи, как проходил этот «экс», он, плохо зная подробности, понес такую околесицу, что председатель его прервал, и его увели. Но взглянуть на своих бывших соратников и подчиненных Калинину, тем не менее, удалось. Своего он добился [58] .
58
Поведение Калинина становится еще более удивительным, если учесть, что на первом же допросе в декабре 1909 г. он дал откровенные показания, поименно назвав членов боевой дружины, начальником которой он состоял, и сообщив детали и обстоятельства дёмского и «браунингового» «эксов» 1906–1907 гг. В числе прочих участников этих предприятий Калинин указал и на «административно высланного рабочего Ивана Павлова». – ГА РФ. Ф. 102 ДП 00. 1909. Оп. 239. Д. 5. Ч. 65. Л. 59–60 (Протокол допроса A.M. Калинина в Уфимском ГЖУ 23 декабря 1909 г.). Судя по всему, ни сам Павлов, ни его сопроцессники об откровенных показаниях своего бывшего начальника так никогда и не узнали.
Спустя десять дней нудный судебный спектакль подошел к концу [59] . По предварительной договоренности, от последнего слова мы все отказались, лишь подтвердив, что виновными себя не признаем. Говорил один Терентьев, и, продолжая каяться, сказал, признаюсь, красиво и хорошо. В зале многие даже всплакнули [60] . Поздним вечером суд удалился на совещание. В зале полутемно, тревожно, все разговаривают полушепотом. Со скамей публики слышатся вздохи и приглушенные всхлипывания. Очевидно, что смертные приговоры будут, но кого именно приговорят? Оправдательных вердиктов никто из нас не ждал – слишком очевидной была принадлежность каждого к боевой организации.
59
Мемуарист либо не уловил интригу процесса, либо (что скорее) о ней намеренно умолчал, оберегая чистоту партийных «риз». Заключалась она в том, что «откровенник» Терентьев, изменив свои прежние показания, заявил на суде, что вступил в боевую дружину и принял участие в двух ее «эксах» с ведома и одобрения своего полицейского начальника Ошурко. Таким образом, обе миасские экспроприации – 1908 и 1909 гг. – приобретали характер полицейской провокации. Вызванный в качестве свидетеля, Ошурко в суд не явился, что, по жандармскому отчету, «произвело крайне неблагоприятное впечатление на судей и дало в руки защитников большой козырь». – Там же. Д. 319. Л. 259 об. (Донесение начальника Пермского ГЖУ директору Департамента полиции. Сов. секретно. Пермь, 12 октября 1910 г. № 2371). Департамент полиции усмотрел было в описанных Терентьевым действиях Ошурко «признаки преступления по службе», но уфимский губернатор это обвинение категорически отверг. В своих письменных объяснениях сам Ошурко службу в своей канцелярии Терентьева отрицал, утверждая, что познакомился с ним только после ареста последнего 5 сентября 1909 г. – Там же. Д. 319. Прод. Л. 4 (Объяснение Ошурко советнику уфимского губернского правления от 25 февраля 1911 г.).
60
Согласно жандармскому отчету, в своем последнем слове Терентьев «сознался в ложном, якобы, оговоре всех сидящих на скамье подсудимых, сделанном под диктовку и по указанию Ошурко… называл себя „Ванькой-Каином“, „предателем“ и трагическим театральным тоном просил смерти, которой заслужил». – Там же. Л. 264 об.