Большие деньги
Шрифт:
привычный вагон для курящих привычное смещение лиц уютное, словно дома громыхание колес везущих тебя в Бостон в этой густеющей мгле как заставить их почувствовать как наши отцы наши дядья пылающие ненавистью к любому угнетению приплыли к этому побережью как им сказать Не позволяйте запугивать себя заставить почувствовать кто же твои угнетатели Америка восстановить изуродованные изношенные слова вылетающие изо рта адвокатов прокуроров президентов колледжей
судьи без старых слов иммигранты пламенно ненавидящие любое угнетение прибывшие в Плимут почем вы знаете кто твои предатели Америка
или что вот этот мелкий торговец рыбой сидящий в тюрьме в Чарлстоне один из основателей Массачусетса?
Новости
Этот большой новый прожектор способен обжечь вас за две мили от него
Покуда солнце не расплавит все горыНу разве не круто?В петиции говорится что Смит работал на заводе в Окмалджи-компани с 12 июля 1924 года. Он там испытывал вязкость масел для смазки. В его обязанности входило наполнять чан бензолом, потом его выпаривать и анализировать вещество, выпавшее в осадок. Изо дня в день ему приходилось дышать ядовитыми неприятными парами.
Приблизительно через год однажды утром Смит во время бритья случайно порезался, и из маленькой ранки несколько часов текла кровь и ее вытекло довольно много. Стоило ему начать чистить зубы, как десны начинали тоже обильно кровоточить и через несколько дней, когда, наконец, кровотечение остановилось, он обратился к врачу. Тот поставил диагноз. Пары бензола повредили стенки его кровеносных сосудов.
Целых восемнадцать месяцев Смит пролежал в постели и спал только после введения в организм опия. Ему была удалена селезенка и вырезаны гланды. Ему время от времени проводилось переливание крови, чтобы попытаться удерживать кровообращение на уровне близком к нормальному.
Ему в результате было перелито в организм более тридцати шести пинт крови через вены на руках. Но вскоре они стали непригодными для инъекций, и тогда пришлось делать операции на теле чтобы найти новые свежие вены. За все время болезни вплоть до восьми часов до смерти, говорится в поданной жалобе, он пребывал в полном сознании и сильно мучился из-за болей.
Мэри Френч
Свою первую работу в Нью-Йорке Мэри Френч удалось получить через одного из друзей Ады. Занятие оказалось скучным и монотонным. Приходилось целый день высиживать в художественной галерее на Восьмой улице, где была развернута выставка скульптуры, и отвечать на вопросы дам в платьях-разлетайках из батика, которые приходили специально
Она постоянно твердила себе, что ей нужно найти что-то на самом деле реальное, стоящее, и вскоре ей удалось получить место в отделе женской одежды в магазине Блумингдейла. Но наступил летний сезон, продажи резко упали, и ее уволили. Тогда она пошла домой, села за стол, написала статью о сотрудниках универмага и отнесла ее в журнал «Фримэн». В результате ей вскоре предложили исследовательскую работу в международном профсоюзе работников фабрик по производству женской одежды. Теперь она должна была изучать размеры заработной платы, прожиточный минимум, различия между оптовыми и розничными ценами в легкой промышленности. Ей нравилось часами копаться в статистических выкладках, общаться с должностными лицами, этими саркастически настроенными радикалами, постоянно в разговорах подпускающими шпильки, с работягами и девушками, которые приходили в их тусклый и грязный офис, где всегда было полно народу. В комнате она сидела вместе с еще двумя или тремя такими же, как она, сотрудниками-исследователями.
Ада поехала в Мичиган навестить своих родителей и оставила Мэри свою квартиру на Мэдисон-авеню, поэтому Мэри очень обрадовалась ее отъезду. Она все еще ее любила, но их интересы были диаметрально противоположны, и часто они затевали глупейшие споры по поводу относительной ценности искусства, социальной справедливости, и от этих споров обе они уставали, злились друг на друга, а порой и не разговаривали по нескольку дней. К тому же каждой из них не нравились те люди, которые окружали подругу.
И все же Мэри не могла не любить Аду. Ведь они с ней были такими давними подружками, к тому же Ада всегда щедро раскошеливалась, вносила свои деньги в комитеты по защите прав забастовщиков, в фонды по оказанию рабочим законной помощи, одним словом, делала все, что ей подсказывала Мэри. Она была девушкой щедрой, добросердечной, но взгляды ее безнадежно оставались типичными взглядами богачей: у нее не было никакого общественного сознания. Эти ее черты, конечно, действовали Мэри на нервы, как и ее квартира с этими безделушками, украшениями пастельных цветов, с настоящей мебелью от Уистлера, со слишком толстыми коврами, со слишком мягкими пружинами на кровати и с этими ужасными маленькими атласными кисточками повсюду. Но Мэри зарабатывала так мало, что ей не приходилось вертеть носом, привередничать, и теперь ей не нужно было платить за жилье, а такая экономия являлась для нее большим подспорьем.
Как пригодилась квартира Ады в тот вечер, когда в зале Мэдисон-сквер-гарден состоялся грандиозный митинг, куда пришли люди, чтобы поприветствовать своих соратников по классовой борьбе, только что выпущенных из тюрьмы в Атланте! Мэри Френч, которую пригласили занять место вблизи трибуны, подслушала разговор нескольких комитетчиков. Они не знали, где бы им пристроить Бена Комптона. Искали повсюду для него тихое пристанище, где бы он мог отдохнуть и сбить со следа ищеек из министерства юстиции, которые ходили за ним по пятам с того времени, как он приехал в Нью-Йорк.
Подойдя к ним поближе, она тихонько предложила устроить его у нее дома. После митинга Мэри долго сидела в желтом такси на углу Двадцать девятой улицы и Мэдисон, покуда к машине не подошел высокий бледный человек в клетчатой кепке, глубоко надвинутой на глаза, и не опустился на сиденье рядом с ней. Он все еще не мог унять дрожь.
Такси тронулось с места. Он надел на нос очки в металлической оправе.
– Посмотрите, нет ли сзади серого седана, – попросил он.
– Ничего не видно, – ответила Мэри.