Большие каникулы
Шрифт:
— М-да… Трудное задание!
Мальчики похрустывают в тишине зернышками кукурузы и тяжело вздыхают.
— Что-нибудь особенное… особенное… — бормочет тот, что держит в руках кочергу и глядит на раскаленные угли. — И вдруг светлеет: — Знаешь что? Я видел волка.
— А он тебя видел? Вот в чем вопрос!
— А то как же? Я тебе расскажу, как дело было. Уж если это не особенный поступок, то я и не знаю… Дело было на холме Поеницы. Сначала я подумал, что это наш пес, Буркуш. Пристал ко мне, как банный лист, ни на минуту не отстает. Я останавливаюсь — и он останавливается. Я иду, он тоже. И вдруг слышу сзади вой — у меня кровь в жилах застыла. Смотрю через плечо —
— Четвертый…
— Откуда ты знаешь?
— Так это же рассказывал дед Панделе, когда кукурузу лущили.
— Жаль… это был особенный поступок… Ребята от зависти лопнули бы.
— Я ведь тебе сказал, что зимой не бывает особенных поступков.
— Ох! Трудное задание!
Кукурузных зерен стало меньше, зато вздохи участились.
— Придумал! — вскочил Кулица. — Случай со свиньей. А, ты не знаешь? Давай расскажу. Послушай, какой особенный поступок! Прихожу я к дяде Митруцу. А он как раз свинью зарезал, такую здоровенную, с буйвола. Вот приготовил он солому, чтобы ее опалить, и зажег, а свинья вдруг вскакивает, вся в горящей соломе, и бегом со двора, а сама хрюкает… Тут я… я…
— Ну что?
— Тут я прыгаю на свинью, хватаю ее за уши…
— Прыгаешь прямо в пламя?
— Прямо в пламя! И так, верхом… прямиком к речке!
Ну как? Разве это не особенный поступок? Ведь могло все село загореться.
— Может… только дядя Митруц никогда не палит свиней, а ошпаривает их. А из щетины щетки делает.
— Верно. Трудное задание!
— Я же говорю, зимой не бывает особенных поступков. Вот если бы мы были на северном полюсе — дело другое. Каждый день встречаться с двумя-тремя белыми медведями, сталкиваться с китом, мчаться на собачьих упряжках по льдинам, которые трещат под тобой…
— Заблудиться полярной ночью, в снежную метель, сражаться с волками, стрелять из ружья…
— Чтобы патроны кончились и ты дрался ножом…
— Зубами, когтями… и все-таки добиться своей цели…
— Вот это был бы особенный поступок!
— А здесь? Речка не замерзает, волков нет…
Мальчики закрывают глаза и представляют себя полярниками. Они карабкаются по вздыбленным льдинам, сгибаются под бешеными порывами ветра, слепнут от холодных снежных пластырей…
И вдруг вскрикивают в один голос:
— Ягнята! Ягнята со Стежэрища…
Отблеск пламени несколько секунд весело пляшет на бусинках их обнаженных в улыбке зубов.
Как это они забыли? Ведь это и есть особенный поступок!.. Да, там, в горах, в овчарне… В тот день они вышли из Мусариу по хорошей погоде и отправились по тропинке, через гору. И вдруг началась метель — словно разверзлись хляби небесные. В воздухе, казалось, хлопали десятки утыканных иголками холстов, а ветер… ветер бил, щипал, щелкал их, как резинкой от рогаток, снег завивался, вихрился, штопором сверлил им плечи и грудь. Хорошо, что они были тепло одеты. И вдруг откуда-то слева послышалось блеянье. Чабан гнал овец к овчарне. Он кричал и колотил их
— Эй, Кулица, — услышали они голос чабана, — у меня две овцы объягнились. Унесите ягнят в село, здесь они пропадут.
У входа в овчарню лежали две овечки. Снег набился к ним в шерсть и покрыл ее ледяным щитом. Между ними, на утонувшем в снегу тулупе чабана, темнели два крошечных комочка, серые и жесткие, как кошма.
В минуту Кулица скинул с себя кожушок. Ион — полушубок… Оба сбросили шапки… Завернули в них дрожавших ягнят и кинулись в село, что лежало в долине Полянки. Когда они прибежали домой, их уши болезненно потрескивали, а челюсти не разжимались. Больше они ничего не чувствовали. Ягнят посадили на печку… Да, прямо на печку. Они еще были живы… Через несколько минут из серых и жестких ягнята стали черными и кудрявыми и тоненько заблеяли.
— Ты и напиши… Ведь это ты сбросил кожух.
— А ты полушубок…
— А ты дал мне свой шарф.
Они смеются, довольные.
— В конце концов, можно написать обоим…
И вдруг веселый блеск зубов гаснет.
— Да, только это случилось прошлой зимой… Нет, два года тому назад, когда был буран…
— А сейчас — что же нам написать? Трудное задание!
Угли тлеют в печи, в теплой комнате уже давно стало совсем темно. Только на белых страницах еще видны ручки, что лежат, как покинутое оружие.
— Знаешь что? — прерывает тишину тот, что сидит у печки. — Давай полистаем план нашего отряда.
Они включают свет и начинают листать страницы тетради: «Обязуемся собрать тонну золы…»
— Я уже собрал килограммов сто…
— Ну и что в этом особенного? Я тоже собрал килограммов семьдесят…
«Уберечь все пятьдесят саженцев от зайцев и других грызунов».
— Мы их все укутали.
— Ну и что? Разве это особенный поступок?
«Разбивать лед на улицах села, чтобы люди и животные не падали».
— Давай дальше.
«Помочь ставить щиты для снегозадержания на полях». «Очистить от лишайника все сливовые деревья в школьном саду».
— Ну и что? Мы разбивали лед, помогали ставить щиты, очищали сливовые деревья… Только разве это такие уж особенные поступки?
— А разве нет? Разве лучше, чтобы люди ломали себе ноги? Чтобы сливовые деревья засохли? Чтобы саженцы погибли?
— Нет, нет… Только все это мы делаем каждую зиму… В этом нет ничего особенного.
— И правда! Трудное задание!
Мальчики молчат и доедают последние зернышки кукурузы. Мерно тикают часы. Громкоговоритель на улице разносит веселую песню.
— Наверное, уже семь часов. Радиостанция заработала. Как время летит!
— А мы ничего не написали…
«Говорит местный радиоузел, — послышался голос диктора. — Выдающиеся поступки пионеров. Первый отряд, во главе с пионером Кулицей Нягу, сдал в сборный центр пятьсот пятьдесят килограмм золы на удобрения. Звено пионера Иона Нягу очистило от лишайника более ста фруктовых деревьев в школьном саду. В январе месяце было поставлено более восьмидесяти метров щитов для снегозадержания на полях. С опытной овцеводческой станции нам сообщили, что две тонкорунные овцы, спасенные пионерами во время бурана, принесли в эти дни первых в нашем селе тонкорунных ягнят. Скоро овечки с жесткой и редкой шерстью…»