Большие люди
Шрифт:
И он позвонил как раз в обеденный перерыв в четверг. Голос очень усталый, несмотря на то, что бодрится.
— Лютик, как ты?
— Да я-то нормально, как обычно. А ты, судя по голосу, на последнем издыхании?
— Ооох… Когда я умру от цирроза печени, запомни меня молодым и красивым.
— Да? А я тебя таким видела? — она пытается шутить, но собеседник, похоже, даже чувство юмора пропил.
— И ты туда же? — драматическим шепотом.
— Что, все так плохо? — ей уже вправду не смешно.
— Улетаю сегодня вечером в Москву, —
— Я очень рада, что у вас все получилось.
— Да пока еще не получилось. Но мы надеемся, что выгорит дело. Гошка говорит, что надо ковать железо, не отходя от кассы. И он прав. Поэтому… мне надо лететь. Понимаешь?
— Конечно. Это же то, чего вы добивались. Я понимаю, как это важно.
Надо что-то ей сказать, как-то объяснить. Но у него после нескольких дней непрерывного общения со столичными гостями язык почти не ворочается. А ведь это еще не конец, там еще в Москве второй раунд переговоров предстоит, уже совсем с другими людьми, на совсем ином уровне. Остается только надеяться, что она его поймет. Так, почти без слов.
— Не сердишься?
— Господи, Гриша, да на что?
Он сам не может объяснить, но вот чувство же вины есть откуда-то внутри?
— Лютик, а ты… ждать меня будешь?
Ответом ему смешок.
— Григорий Сергеевич, прекрати раскручивать трагедию. Куда я денусь? Уезжай, улаживай дела. Гриша, ну что ты как маленький?
— Я не маленький. Я задолбанный вусмерть.
Вот, правда, жалко его. Но как сказать, чтобы не обидеть?
— Гриш, если я что-то могу сделать…
— Да нет. Я сам. Ладно, Люсь, пойду. Собраться еще надо…
— Удачи, Гриш.
Небольшое молчание, а потом он все-таки спрашивает:
— Скучать будешь?
— Мне скучать некогда.
— Врешь ведь…
— Вру, — соглашается Люся. — По тебе — буду. А ты… ты будешь скучать по мне?
— А я уже.
И ведь скучал же, не обманывал. Его всегда женщины после близости утомляли. Он делался равнодушным на какое-то время, до следующего раза. И все эти разговорчики, сюсюканье и прочее страшно раздражало.
Люси же ему не хватало. Первую ночь в гостинице спал плохо, перелеты ему всегда скверно давались. И когда проснулся ночью, в незнакомой постели, от того, что пытается нащупать ее, сам себе удивился. Одну ночь вместе провели, когда привыкнуть успел, казалось бы? А вот поди ж ты. Тело лучше знало, что ему надо. А надо ему было, чтобы она оказалась тут, рядом. Чтобы обнять теплое и мягкое женское тело, уткнуться лицом в шелковые, пахнущие цитрусами волосы. И можно уже ничего не делать. И так было бы невозможно хорошо.
Но вместо этого обнимать ему пришлось холодную подушку.
— Людмила Михайловна?
Люся оборачивается, не дойдя пары метров до
— Да, это я.
— Можно вас… на минуточку?
Люся демонстративно смотрит на часы. Время не то, чтобы поджимает, но и не способствует длительным беседам с неизвестными.
— Ну, если только на минуточку, — Люда делает несколько шагов в сторону незнакомки. — Слушаю вас.
Но окликнувшая ее дама не торопится начать разговор. Стоит и в упор разглядывает Люсю. А что остается делать Людмиле? Она в ответ так же демонстративно разглядывает женщину. Высокая, почти одного роста с ней. Лицо худощавое. Льдистые глаза, острые скулы, тонкие, тронутые алым губы. От нее остается ощущение чего-то колющего и даже опасного, которое не смягчает уютная, шикарная, до пола шуба из норки-крестовки. Нет, эта женщина Людмиле не знакома. Но почему-то уже не нравится.
— Простите, но не могли бы вы уже сказать, что хотели? Я не совсем располагаю свободным временем…
Дама в норковой шубе усмехается, как-то так… нехорошо.
— Такая деловая, надо же… И как же ты успела при такой занятости чужого мужика увести?
Слова очень внезапны, но Люся почему-то сразу, моментально понимает, о ком речь. Спасибо надо Тамаре Витальевне сказать, не иначе, за ее параноидальное «с ним что-то не так». Но показывать этого она не собирается, и вообще — как-то вдруг неожиданно внутренне собирается вся.
— Простите?
— Не прощу. Нет такому прощения.
— Я вас не совсем понимаю.
— Все ты понимаешь, — дама снова усмехается. — Залезла ты в постель к моему Григорию, что тут непонятного? Меня зовут Лариса. Лариса Юрьевна. Полагаю, мое имя ничего тебе не говорит? Неужели Гришенька не рассказал? Ай-ай-ай, какой забывчивый. Но это на него так похоже.
Страшно. Страшно от того, что это может оказаться правдой. Что вот эта женщина что-то значит для него. А сама Люся просто… ну, просто так, для развлечения. Для разнообразия. Но отчего-то вспоминаются его слова про наездницу там, у пруда. И то, что он сказал потом — о том, что один. Не случайно он это сказал. И не врал. Он не мог ей соврать о таком… важном. И вдруг, уверенно:
— Вы не жена ему.
— Верно, — соглашается эта Лариса Юрьевна, невольно поморщившись. — Но пять лет прожили бок о бок, душа в душу. Это, по-твоему, не считается? Дочь моя его отцом называет. А ты… Считай, из семьи мужика увела. Не стыдно в глаза смотреть?
Вот что-что, а удар держать ее жизнь учила. Не всегда это у Люси получалось, но навыки есть. Не прогибаться под давлением, под оскорблениями, держать спину и улыбаться. Даже когда больно. Да и потом… Гораздо хуже было бы, если бы эта Лариса сказала: «наша дочь». Вот это было бы очень тяжело пережить. Что у него есть дочь. И что он о ней Люсе не сказал. А так… И вообще, почему-то, несмотря ни на что, есть ощущение, что этот разговор для ее собеседницы — жест отчаяния, что ли…